— Мы познакомились в самом начале сентября, впервые встретившись в лекционной аудитории, а уже спустя несколько дней как-то очень легко и незаметно сошлись, испытывая вполне обычную — взаимную — симпатию, выражавшуюся поначалу довольно банально: мы вместе стали выходить на перекуры, рядом садились на лекциях, вместе шли в буфет или вместе, готовясь к семинарам, сидели в библиотеке… Чего-то особенного или скрыто значимого во всём этом не было — в первые дни учёбы так или иначе все друг к другу присматривались, приноравливались, и мы здесь не стали исключением.
— Вскоре из чувства взаимной симпатии возникла вполне обычная, но еще ни к чему не обязывающая дружба, когда общаться уже хочется, но ещё — не более того, и потому, несмотря на наше сближение, ничего в наших отношениях не было такого, что могло бы свидетельствовать о грядущих метаморфозах, — не имея ни малейшего опыта однополого секса, а тем более — однополой любви, мы оба своё сближение не рассматривали с точки зрения возможного сексуального партнёрства.
— И даже более того: самой мысли о возможности такого секса ни у Андрея, ни у меня ни разу не возникало… словом, всё у нас было, как у всех. Иногородний, я жил в общежитии, расположенном рядом с институтом, а Андрей, будучи местным, жил дома — с мамой и бабушкой.
— Я жил дома, и Толик нередко провожал меня после занятий до остановки троллейбуса, причем каждый раз мы увлекались каким-нибудь разговором и тогда я пропускал один троллейбус за другим, не обращая на них никакого внимания, — люди, стоящие вместе с ними на остановке, уезжали, а мы всё говорили и говорили — никак не могли наговориться… Таков был, в общем и целом, расклад на конец октября, и что наша дружба превратится в любовь, а любовь станет самым настоящим счастьем, мы оба не только не знали, но даже не могли что-либо подобное предположить — никаких мыслей на этот счет у нас у обоих не было.
Мыслей не было. А между тем… Это случилось в самом конце сентября, и случилось это для нас обоих совершенно неожиданно… да и что мы могли ожидать, не имея ни опыта, ни даже более или менее внятного — осознаваемого — интереса к однополому сексу? Мы даже никогда на эту не разговаривали. Но всё когда-нибудь случается впервые… В тот субботний вечер у Андрея никого не было дома — мама и бабушка на выходные уехали на дачу, и он пригласил меня к себе. Вечер пролетел незаметно, и когда я заикнулся о том, что уже пора мне ехать — пора возвращаться в общежитие, Андрюха предложил мне остаться у него ночевать, и это, в принципе, было вполне разумное предложение, от которого я отказываться не стал; оставаясь у Андрея ночевать, я даже предположить не мог, чем это может обернуться…
— Как, впрочем, и я, оставляя Толика у себя на ночь, ничего такого не предполагал и уж тем более не планировал, — мы оба ни о чём таком не думали и даже не помышляли — мы были однокурсниками, были друзьями, и у нас на тот момент были самые обычные для парней нашего возраста дружеские отношения; но когда мы погасили свет и улеглись — в одну постель, потому что мне было лень раскладывать кресло и стелить для Толяна отдельно, я стал в шутку тянуть одеяло на себя, а он — на себя…
— Никто никому не хотел уступать, и мы, смеясь и дурачась, тут же затеяли вполне невинную возню: стали толкать в темноте друг друга руками и ногами, стараясь одеяло перетянуть, и тут… то ли наш возраст был тому причиной — семнадцать лет, то ли что-то ещё, но только, к своему немалому смущению, я вдруг ощутил, что эта возня-толкотня действует на меня возбуждающе: член мой, словно проснувшись, стал стремительно наливаться в трусах упругой твёрдостью, и каждое — буквально каждое! — прикосновение к Андрею, к его разгорячённому возней телу начало отдаваться в моём собственном теле нарастающей сладостью… вдруг возникло не вполне осознаваемое, но совершенно внятное желанием что-то сделать: прижать его к себе, стиснуть, обнять, навалиться на него сверху — и это чувство, невесть откуда взявшееся, внезапно вспыхнувшее во мне, было таким неожиданным и вместе с тем таким сильным, что я на какой-то миг невольно растерялся, не зная, что мне с ним, с этим чувством, делать; член мой стоял, выпирая из трусов… может быть, во всём этом не было ничего особенного, и так происходит достаточно часто, когда парни оказываются в одной постели, но я в тот момент об этом не думал, — какое мне было дело до других парней! Возбуждённый мой член, вполне приличный для семнадцатилетнего парня — длинный и толстый, чуть изогнутый от регулярного рукоприкладства, красноречивее всяких слов свидетельствовал о том, что творилось в моей душе, и то, что творилось в моей душе, было и стыдным, и сладким одновременно, — движимый охватившим мою душу смятением, я скользнул рукой по ноге Андрея, пытаясь оттолкнуть его от себя, и ладонь моя тут же совершенно непреднамеренно — или все-таки преднамеренно? — упёрлось в выпирающий из плавок член Андрея, такой же напряженный и твёрдый, как у меня… и, еще больше смущенный, но вместе с тем и обрадованный, что с Андрюхой творится что-то похожее, я замер, не убирая ладонь с его плавок, — через ткань материи я ощущал странно возбуждающую твёрдость чужого члена, и мне хотелось сжать его, стиснуть, как это я делал с членом своим, когда бывал один… лёжа на боку лицом ко мне, Андрей не отстранялся, не делал попытку убрать мою руку, — какое-то время мы оба лежали, не шевелясь…
— И вдруг словно что-то случилось между нами, словно что-то в нас прорвалось: под одеялом, в темноте, не думая, ч т о мы делаем и з а ч е м мы это делаем, подчиняясь необъяснимому, внезапно возникшему притяжению, мы порывисто прижались друг к другу — молча, без слов слились в объятии, страстном и сладостном… и тут же, не сдерживаясь — не удерживая себя — стали торопливо, лихорадочно ласкать друг друга, мять и тискать, задыхаясь от наслаждения, — наши руки и ноги переплелись…
— Я легко подмял Андрея под себя, навалился на него сверху, вжал в него, тут же раздвинувшего ноги, своё объятое горячей лихорадкой тело, и он, не возражая и не пытаясь из-под меня вырваться, обхватил меня за плечи…
— Руки мои нетерпеливо, горячо скользнули по спине Толика вниз, и — круговыми движениями ладоней я заскользил по его упругим ягодицам, одновременно сжимая и тиская их, — всё это произошло в считанные секунды.
— Уткнувшись сопящим носом Андрею в шею, я судорожно задвигал задом — и Андрей, ничего не говоря, жарко сопя, стал тут же торопливо стягивать с меня плавки, — всё это было как в бреду; руки мои тоже скользнули вниз, и я, чуть приподняв свой уже оголённый зад, начал стягивать плавки с Андрея — его горячий напряженный член оказался в моей ладони: я легонько сдавил его, сжал, ощущая ладонью горячую твёрдость упругой плоти…
— Полуснятые плавки мешали нам, стесняли движения, и мы, всё так же ничего не говоря друг другу, на мгновение разъединились, чтобы снять их совсем… \»Зачем… зачем мы это делаем?\» — колупнулась в моём сознании куцая мысль \»здравого смысла\», но любовный поток уже нёс нас, кружил, вертел… не было ни сил, ни желания этому потоку сопротивляться, и мы, всецело захваченные им, уже оба были во власти его обжигающего дыхания, — плавки были нами сброшены — сняты… я опрокинул Толяна на спину и, имитируя половой акт, стал с сопением ёрзать по его телу своим, приподнимая, опуская зад — судорожно сжимая ягодицы…
— Губы его, полураскрытые и горячие, скользнули по моей щеке, на мгновение замерли, словно прицеливаясь, и в следующее мгновение Андрюха жадно впился в мой рот своим — я почувствовал, как язык Андрея скользнул по моим зубам, по внутренней стороне моих губ, вмиг набухших, налившихся сладостной истомой, и, разжимая зубы, я пропустил его язык себе в рот, — лёжа на мне, Андрей обхватил руками мою голову, губы его, обжигающе сладкие, вобрали, всосали в себя губы мои — Андрей засосал меня так, как я сам никого никогда не сосал, и мы вдруг разом провалилисьв жаркое неистовство бушующей в нас страсти…
— Сколько всё это длилось — тогда, в первый раз? Пять минут? Десять? Пятнадцать? Время остановилось, как если бы его не было совсем, — спрессованные столетия бушевали в наших обнаженных телах, в наших внезапно раскрывшихся, распахнувшихся душах… наслаждение росло и росло, делалось невыносимым, мы, перекатываясь — поочерёдно оказываясь то снизу, то сверху, судорожно мяли друг друга, изнемогая и сопя, что-то шепча, бессвязное и глупое, мы бесстыдно ласкали друг друга, дрочили друг другу члены, то и дело целуя один одного взасос, — сладострастно, торопливо елозя друг на друге, мы содрогались в запредельной невыносимой сладости, вжимаясь друг в друга молодыми, полными огня голыми телами, словно стараясь, изо всех сил стараясь проникнуть один в другого, раствориться, расплавиться друг в друге и, окончательно слившись воедино, превратиться в одно целое…
— Оргазм был настолько ярок, что я невольно всхлипнул от внезапно пронзившей меня сладости, — лёжа на Андрюхе, задыхаясь от наслаждения, я выстрелил клейкое семя между нашими мокрыми от пота животами, чувствуя, как оно стремительной лавой прокатилось внутри моего члена, освобождая моё тело от бушующего в нём огня, и почти в то же мгновение Андрей, лежавший подо мной с широко расставленными, полусогнутыми в коленях ногами, выстрелил семя своё, — тогда, в тот вечер, в тот первый раз, мы кончили практически одновременно, оргазм у обоих наступил от трения членами друг о друга, и, разом вдруг обессилев, мы оба замерли в отрезвляющем недоумении: музыка, в нас звучавшая, разом оборвалась, смолкла на самой высокой ноте — и я почувствовал, как упоительный полёт стремительно превращается в отрезвляющую приземлённость; я кончил — и мне вдруг стало отчего-то невыносимо стыдно…
— Я кончил, и вслед за сладостью, опалившей всё моё тело, пришел отрезвляющий стыд… Наверное, если б всё это я планировал — если б к этому я стремился осознанно и целенаправленно, то и никакого стыда бы не было, но у нас всё это вышло спонтанно, совершенно неожиданно и абсолютно непреднамеренно, то есть всё это, случившееся между нами, произошло внезапно, без какой-либо внутренней подготовки к этому…
— Всё это было похоже на временное помутнение разума… и потому, наверное, вслед за жаркой сладостью в душе вспыхнул не менее жаркий стыд, — я торопливо слез, сполз с Андрея набок, размазывая его и своё семя по своему и его животу, и в тот же миг, как ударом хлыста, меня обожгла, смяла мысль: \»зачем… зачем мы это сделали? какой позор!\» — и я, едва не застонав от стыда и отчаяния, облизал пересохшие, от неистовых поцелуев вспухшие губы; они болели…
— \»Ни хрена себе… пошутили…\» — через силу выдавил я, боясь посмотреть Толику в глаза; он не ответил — он, не глядя на меня, торопливо натягивал плавки…
— Откуда мне было тогда знать, что точно такое же чувство стыда тисками сдавило душу Андрея?
— Не глядя друг на друга, мы натянули плавки. \»Я разложу тебе кресло?\» — полувопросительно пробормотал я и, не ожидая ответа, открыл дверцу шкафа, чтоб достать комплект чистого постельного белья.
— Молча, избегая смотреть мне в глаза, Андрей разложил кресло, застелил его простыней, положил в головах подушку, а в ногах плед — и я, точно так же не глядя на него, молча улегся, никак не комментируя случившееся, — мы улеглись отдельно друг от друга, и оба — ни он, ни я — не проронили больше ни слова…
Было слышно, как на кухне из крана капает вода, — затаившись, боясь шевельнуться, я долго лежал без сна, пытаясь осмыслить то, что так внезапно и потому совершенно непреднамеренно между нами случилось…
— Лёжа в двух метрах от меня, Андрей тоже не шевелился, но я чувствовал, что он так же, как и я, не спит, и оттого, что мы оба молчали, на душе было совсем муторно… Я не заметил, как уснул, а утром, едва проснувшись — отказавшись от чая, избегая смотреть Андрею в глаза, я торопливо ушел.
— А я… я заметался по квартире, терзаемый неразрешимыми, как мне тогда казалось, вопросами, — снова и снова спрашивал я себя, то подходя к окну и невидящим глазами глядя снизу вверх на голые осенние деревья, то ничком падая на диван и закрывая глаза, пытаясь сосредоточиться: \»мы кончили… кончили друг на друга, и теперь я — кто?\»
— \»Кто я теперь?\» — спрашивал я себя в то утро! И ещё я спрашивал себя: \»Почему это случилось именно с нами?\»