— Можно подумать, ты пьяная.
— Немножко пьяная. А ты пользуешься этим.
— Когда, где?
— Сам знаешь. Помолчи-ка лучше.
— Но ты ведь не сердишься?
— Сержусь.
— Ну, а завтра не будешь сердиться?
— Посмотрим на твое поведение. Ну, ладно, я побежала.
— Спокойной ночи, пока.
Она поцокала вверх по лестнице.
— Наташа!
— Что?
— Так, во сколько?
— Давай в десять.
Я мчался домой и в душе моей был праздник.
Безчетверти десять я был возле ее дома. А в десять она вышла, и мы решили пойти на Высокий берег, а уже оттуда в лес. Наташа была в красной куртке, брюках и вязаной шапочке. Мы прошли через кладбище и вышли к обрыву. На самом краю старый памятник из черного мрамора — наша достопримечательность. Остался только постамент с надписями и эпитафиями. Предание гласит, что до войны на постаменте стояла женская фигурка. А вообще тут похоронена девица, которая в начале века бросилась со скалы вниз. Из-за несчастной любви. Экскурсоводы любят рассказывать, что ее подвиг, (так они говорят — «подвиг») с тех пор повторили то ли тринадцать, то ли двадцать девушек. Только таких красивых памятников никому из них уже не ставили. Мы обошли вокруг, почитали надписи. Лермонтов, Тютчев. Внизу шумело море. Высота, конечно, кошмарная.
Мы сели на лавочку. Я обнял Наташу за плечи.
— Нигде так не ощущаю бренность жизни, как здесь, на этом старом кладбище.
— Да, еще и море, этот бесконечный горизонт и шум волн, — сказала она.
— Ты не задумывалась, над, казалось бы, странным вопросом «почему я — это я»?
— Ой, сколько раз! И пришла к выводу, что это самый страшный вопрос, какой
может задать себе человек. Ответа нет, только ужас в душе.
— Ну, может, не ужас, а какой-то страх перед непостижимой тайной бытия.
— Да, наверное, так. А ты что, часто задаешь себе этот вопрос?
— Бывает. Ночью, когда смотрю на звездное небо или вот здесь, на этом берегу.