Она молчала и я, осмелев, стал снова снимать с нее трусики. Мне мешали резинки от чулок. Я стал их отстегивать.
— Нет. Нет, — она оттолкнула мои руки и отодвинулась.
Минуту мы были неподвижны. Мы смотрели друг другу прямо в глаза.
— Пусти, — прошептала она, — я сама.
Я чуть не подпрыгнул от этих ее слов. Она отошла на шаг, и, чуть нагнувшись, отстегнула чулки, затем, сунув руки под юбку, одним движением сняла с себя свое кружевное чудо. Сжав кулачок, она положила их в кармашек своей юбки. Я схватил ее за руки и притянул к себе. Я уткнулся лицом в ее живот, в тонкую ткань ее юбки, мои руки уже вовсю ласкали ее ноги. Я сдвинул юбку кверху, почти до талии и впервые в жизни вот так близко-близко увидел треугольник ее лона. Я осторожно положил на него свою ладонь. Моя девочка вздрогнула, но не отодвинулась. Под моими пальцами были черные, коротенькие и жесткие волосики. Небольшой холмик, разделенный загадочной, вертикальной щелочкой. Как пирожок.
Вот она, ее тайна.
Я провел ладонью вверх-вниз.
— Не надо, — прошептала она.И сжала ноги.
— Почему? — спросил я.
— Ты же просил только посмотреть, — в ее голосе появилась хрипотца.
— А погладить нельзя?
— Нельзя.
— Ну я немножко, прошу тебя, — я снова задвигал рукой.
— Дима, ну, Дима, ну все, хватит. Пусти.
И я отпустил ее. Хотя с трудом сдерживался, мне хотелось повалить ее на диван, сделать с ней что-то такое… Но я отпустил ее. Я любил ее и не хотел, чтоб она на меня сердилась. И в эту минуту стукнула входная дверь. Света нагнулась и быстро пристегнула чулки. Она даже не стала одевать трусики.
— Ты же замерзнешь, — сказал я ей, когда вышел проводить ее.
— Я же заходила потом в туалет, — шепнула она, поняв мою озабоченность.
— А-а, — протянул я, удивившись своей глупости.
В школе я больше не ласкал ее, я сознавал, что рано или поздно нас могут заметить и тогда пересудам не будет конца. Я изредка прижимался к ней бедром, но никогда больше не гладил ее ноги под юбкой. Я полюбил ее. Я знал, что и она влюблена в меня. У меня появилась какая-то спокойная уверенность собственника, я был уверен, что мы встретимся либо днем у меня дома, либо вечером, в беседке детского садика, что мы будем целоваться до одури, до изнеможения, что она позволит мне почти все, что я захочу. Я любил ее и не требовал высшей близости, я знал, что она моя, что я не должен злоупотреблять ее доверием.
Взрослое, стыдное слово «жена» шептал я про себя легко и свободно.
Но ласки наши шли по возрастающей. Каждое свидание в детском саду, каждый ее визит ко мне домой для «занятий химией», теперь завершались тем, что либо я снимал с нее трусики, либо уговаривал ее, и она делала это сама. Мои ладони не знали удержу, я ласкал ее холмик Венеры, пальцем я проводил по ее щелке, она почему-то была такой влажной, с удивлением я услышал, что Света тихо стонет, когда я так делаю.
— Тебе что, больно? — спросил я.
— Нет.
— Тогда почему ты стонешь?
— Не знаю, это ты виноват, — она дышала жарко и глубоко.