Его не оставляла мысль, что скверна блаженства, оседающая на стенках душ тех, кто переступил запретный порог, слишком большая плата за потерю дружбы. Он так долго ждал этого человека, столько ночей промучился в бреду отчаянья, что свести заветную радость обладания им к банальному сексу казалось ему противоестественным. Гио не понимал причин этих противоречивых настроений: душа и тело были неотделимы в его понимании любви.
Он знал, что очень нравится Малику, и безошибочно опознавал посылы его плоти. Всякий раз, целуя пересохшие от вожделения губы приятеля, он ощущал судорожные удары его заплутавшего сердца. Он намеренно истязал Малика, то запуская ласковые пальцы в темный стог его волос, то проводя ими по натянутому, как тетива, хребту за воротником футболки. Однако, стоило ему перейти черту дозволенных ласк, как тот вырывался и под самым нелепым предлогом ретировался на безопасное расстояние. Такое поведение вызывало досаду, смешанную с восхищением. Гио никогда не удавалось держать себя в руках в час искушений. Он знал, что однажды Малик опустит барьеры: природа возьмет свое. Ему оставалось терпеливо ждать. Он получал большое удовольствие просто находясь рядом с другом, ощущая его дыхание на своей щеке, наблюдая за движением его лица. Малику же было все сложнее удерживать рвущихся из загонов мустангов похоти. В последние дни мая Гио был необыкновенно хорош собой.
Его глаза становились все ярче, по-детски нежные губы, призывно разомкнутые, источали запах жженого сахара. Малик терял голову, когда Гио клал худую смуглую руку ему на плечо или в шутку обхватывал его за шею. Счастье наполняло его, вызывая смутное беспокойство: хорошее имеет короткий век. Потеряй он этого человека, судьба не даст ему новых шансов.
Сейчас друг стоял перед ним, возмущенный, заинтригованный. Ожидание ответа затянулось. Малик любовался юным дьяволом, пытающим его душу глазами олененка. Влажный лоскут шелковистой груди проглядывал в расстегнутой на три пуговицы рубашке Гио, солнце пропитывало его янтарным свечением. Правда, он никогда прежде не был так хорош.
— В общем, я так скажу, — голос Малика охрип, не справившись с волнением, – мне всегда хочется вымыть руки, прежде чем я коснусь твоего лица.
*****
Прошло четыре месяца с того дня, как дядя А. окончательно перебрался в дом овдовевшей сестры. Отпечаток его властного нрава чувствовался теперь в каждой мелочи, окружавшей Гио с детства. Ему пришлось позабыть о часах священного безделья, в которые он привычно окунался сразу по возвращению с занятий. Время просмотра телевизора ограничилось до двух часов в день. Дядя потребовал, чтобы он посещал секцию каратэ, недавно открытую в городке одним заезжим корейцем, больше похожим на капуцина, чем на человека. Уроки по плаванью пришлось бросить. Его успеваемость в лицее строго контролировалась. Раз в две недели дядя объявлялся на пороге директорской с каким-нибудь дорогим сувениром, перебрасывался с хозяином учебного заведения парой любезных фраз, суть которых сводилась к одному: требовать с разгильдяя – племянника самых высоких результатов, не делать никаких поблажек в учебе и дисциплине.
Мать, похоже, была только рада такой активности брата, принимая её за искреннее желание участвовать в воспитании ее ребенка, взяв большую часть забот о нем на свои плечи. Гио же удивляло такое патриархальное поведение родственника, который прежде казался ему образцом дерзости и пиратского свободолюбия. Ни дать ни взять, решил примерить на себя роль папочки.
Похоже, ему этого здорово не хватало в его прежней жизни самца-одиночки!
Гио, конечно, пытался возражать, брыкаться, но, сталкиваясь с опустошенным взглядом матери, тут же умолкал, не желая причинять ей лишнюю боль. Дядя хорошо изучил его характер, подметив малейшие нюансы его чувствительной натуры, склонной к спонтанным проявлениям отчаянья и жалости. Да, у парня был едкий язычок и замашки всеобщего любимчика, но обойти эти препятствия не составило для мужчины особого труда. Он умело нажимал на нужные струны, и скрипка игралапо его партитуре.
С его появлением Малик практически перестал бывать в доме друга. Дело было даже не в том, что в затихших со дня похорон хозяина стенах воцарилась вечная скука и гнетущий покой, угодные впавшей в апатию вдове. Малик и сам не мог объяснить себе того тревожного состояния, которое возникало в нем в любой раз, когда он видел А. и слышал его уверенный голос. Он терялся, стоило тому скользнуть по нему оценивающим взглядом или задать каверзный вопрос. Малик не испытывал к нему ни малейшей симпатии. Разумеется, что он признавал, что тот красив, как черт, но его верная душа и требовательное сердце подчиняли себе голос плоти. Малик знал точно: нет на земле такого существа женского или мужского пола, что могло бы поколебать его уверенность в любви к Гио. Надо полагать, такой тип людей всегда являл собой огромную редкость в нашем суетном и падком до соблазнов мире. Что касается А., то ему не было никакого дела до этого юноши. Он понимал, что Гио повезло с приятелем. Своим природным чутьем он распознал в нем надежного человека, ставящего долг выше выгоды. Даже обронил как-то во время ужина, что с таким товарищем племянник не пропадет. В остальном Малик был ему безразличен. Дядя А. не находил его привлекательным, потому как по природе своей изначально был ориентирован на красоту женскую. Верно, что Гио своим гибким телом ласки будил в нем грубую животную страсть, о которой он раньше и не подозревал, но, из соображений личного душевно комфорта, он списал ее на причудливую игру своей сексуальной фантазии, единичное исключение из правил, и потому не искал новых приключений такого свойства.
А. не обманывался относительно половых предпочтений своего юного родственника, и он, конечно, чуял, что этих двоих связывает нечто большее, чем простое приятельство. Ладонь одного при прощании задерживалась в руке другого чуть больше, чем это положено, нередки были и объятия, которые, в принципе, не возбраняются нормами кавказской морали, но при условии, что вы не прикрываете при этом глаза. Он не сомневался, что связь эта проходит пока что платоническую фазу, но понимание этого лишь сильнее разжигало в нем опасные чувства. Он бы скорее глотнул яду, чем признался себе в том, что жгучая досада, душащая его при виде этой парочки, вызвана обыкновенной ревностью. С момента переезда к сестре он еще ни разу не разделил постель с Гио, даже косвенным намеком не пробуждая в нем воспоминаний о том злополучном отпуске в горах. Женщин, готовых ублажить демонов его сладострастия, всегда находилось предостаточно, и ни с одной из них его не связывало сердечное чувство. Он был профессиональным любовником, отполированным техническим чудом, исторгающим из уст партнерш такие вопли, что подушки на лицах стали привычным атрибутом в его любовных похождениях. Его подруг можно было спросить о любой детали его тела, и каждая дала бы вам подробное описание самого мельчайшего шрама на его груди, самого дрянного волоска на великолепной мошонке, но вот проведать о чем же он думал или мечтал не дано было и одной из них. Для каждой из них он оставался незнакомцем, связь с которым обрывалась, едва он спускал ступни с кровати.
Того эмоционального всплеска, разрушительной нежности, что он испытал, лишая невинности своего хорошенького племянника, ему не довелось испытать ни с одной из этих опытных гетер. С тех пор греховные мысли неотступно следовали за ним, но он холодным умом задвигал их подальше, справедливо полагая, что в сложившейся у сестры жизненной ситуации продолжать эти гиблые отношения было бы формальным кощунством. Взяв за цель вытравить из юноши «преступные» наклонности, и тем самым отрезать себе обратный путь в пасть греха, а, может, заодно и искупить его, он бросил все силы на то, чтобы у юноши совсем не оставалось свободного времени. Спорт, учеба и жесткий домашний режим выбьют из него дурь, лицемерно полагал А. Малику разрешено было изредка навещать друга. В противном случае, А. пришлось бы признать, что в своих поступках он руководствуется унизительной для его мужского самолюбия ревностью. В его косном миропонимании не существовало двух мнений: он ревнует парня, значит, он гомосексуалист.
*****
Лунный свет растекался по обнаженному животу Гио. Плоский смуглый щит с вычеканенными плитками пресса, по-девичьи узкий в талии, раскинулся поперек вымокших от пота льняных простыней. Духота в комнате стояла тропическая. О том, чтобы растворить окна, не могло быть и речи: разлезшаяся москитная сетка давно перестал быть преградой для угрюмых кровососущих летунов, еженощно патрулирующих дом снаружи. Старенький вентилятор надсадно скрипел в углу, еле рассекая лопастями липкий июльский воздух.
Гио накрутил телефонный провод на указательный палец. Трубка едва не выскальзывала из сопревшей ладони, пришлось придерживать ее плечом.
— Тебе удалось протащить телефон в спальню? – голос Малика, вернее, его шепот, казался почти эфемерным в этой адовой ночи. – Что ты придумал?
— Ничего не пришлось придумывать, — Гио сдавленно усмехнулся. – В чулане был припрятан старенький аппарат, мы почти им не пользовались. Ну, я его вынул, протер, как следует, и подсоединил к сети. У нас дочерние гнезда почти в каждой комнате.
— Не боишься, что домашние подслушают наш треп с главного аппарата?
— А. в отъезде, пару дней проведет в столице. Сам знаешь, какой он деловой. Что до мамы, она сегодня пораньше ушла на боковую. Как отца не стало, она редко задерживается позже десяти.
— А чем ты занимаешься, когда все разбегаются?
Гио улыбнулся. Похоже, Малик подначивал его.
— Я-то? Ну, жую что-нибудь не шибко калорийное. Вот сгрыз в постели два ванильных сухаря, если тебе интересно, всю задницу исцарапал в крошках.
— Бедная, бедная задница, — голос Малика дрогнул от смеха. – Ну, а с пищей для ума как?
— С этим хуже, — Гио вздохнул. – Ту книжонку, что ты мне всучил в воскресенье, я даже раскрыть не успел. Хотя мне жутко интересно в ней покопаться: одна обложка чего стоит! Но времени в обрез. А. требует, чтоб я по три часа просиживал за летним списком литературы, сам понимаешь, какая там муть… Я бы, конечно, плюнул на его нотации, но мать жалко. Ходит, как тень, туда-сюда по лестницам, вздыхает…