Истории начинаются по-разному. Иногда от странного образа, пришедшего во сне, или от случайно брошенного слова или комментария, или например, давно вынашиваемой идеи, наконец, нашедшей выход, может и своеобразный. И пишутся тоже по разному, дома за компом, в метро ручкой в блокноте, на телефон в заметках, посреди ночи, в совершенно невообразимых местах и обстоятельствах. Или рассказываются глубокой ночью, в тёплой кровати, за чашкой горячего чая и дымящейся сигаретой, или чем-нибудь послаще, затолканным в папиросу, неспешным голосом под какую-нибудь расслабляющую трансовую музыку, щедро приправляя рассказ дурацкими приколами, над которыми можно угорать по часу, а то и больше.
Иногда они остаются с нами на какое-то непродолжительное время, а потом стираются из памяти, как будто их и не было, а иногда зашиваются глубоко, становясь частью нас самих, и вот мы уже сами часть истории, пусть придуманной, но уже крепко запаянной, питающейся нами, как клещ ради своей собственной уже жизни. И не убежать, не спрятаться, не забыть.
Иногда люди из этих историй существуют реально, и просто придумываются ситуации, а иногда придумываются и люди. Мы наделяем их нужными качествами, внешностью, именами, характерами, как бы лепим из пластилина, и потом опа!, и они уже начинают сами говорить за себя, думать и поступать сообразно данной нами им морали, и мы уже не сможем придумать что-то, что будет этому противоречить. Потому что: « Он бы так не сделал!». Они начинают жить. Мы любим своих персонажей, и следим за ними, как за тамогочами, покормить, сводить в туалет, развлечь, пожалеть, и это всё помимо основной сюжетной линии. Мы сопереживаем им, и злорадствуем над их неудачами, мы их любим, и любовь наша порой бывает, болезненна в своих проявлениях к ним.
Мы творцы их судеб, боги их пороков и извращённых желаний, мы позволяем себе всё, даруя им свободу думать и поступать, не считаясь с общепринятой человеческой моралью, не оглядываясь на совесть, избавляя их от мук расплаты, терзающих нас всех ежедневно.
Эти истории о любви и ненависти, злости и бессилии, о жажде власти и обладания, об эгоизме и отчаянии, о самом грязном и пошлом, о самом прекрасном и чистом, о том, что мы бережём глубоко в своих мыслях, редко делясь с другими. О самом потаённом и сокровенном, что переплетаясь с нашими безумными желаниями, прячется в подсознании каждого. Это истории про нас.
Тёмное помещение подвального типа. То гаснущая, то загорающаяся люминесцентная лампа, в мерцающем свете которой взгляд мог выхватить свисающие клоками куски оборванной звукоизоляционной обивки стен, ржавую решётку совковой кровати и большую, тяжёлую дверь с наблюдательным окном в ней. Из неосвещённого угла помещения доносился раздражающий звук капающей воды. В нос бил резкий неприятный запах затхлости, гниющей ваты и мокрой ржавчины, вперемешку с медикаментами. Руки, ноги и туловище сковывали прочные ремни, припаянные к койке. Он прикрыл пылающие веки, и открыл снова. « Сколько прошло времени? Они решили сделать передышку?» — проскользнула в его голове мысль, он обессилено дёрнул руку, но ремни, больно впиваясь, не пустили, и от этого рывка он провалился опять в полубессознанку, наполненную отрывистыми образами, и спутанными воспоминаниями о предполагаемо вчерашнем дне.
Он сбился со счету сколько раз в него кончили, сегодня в его дырках помимо большого количества членов разных, незнакомых людей, все из которых были одинаково грубы и равнодушны к его страданиям, побывало немереное количество всяких фаллоимитаторов, вибраторов, анальных и оральных расширителей, и чужих, не смазанных вазелином рук, приносящих неимоверную боль и так разорванному и истекающему кровью анальному отверстию. Спину, ягодицы и живот покрывали неисчислимое количество кровоточащих рубцов, оставленных от плеток и хлыстов.
Затуманенное от боли сознание не давало чётко осознать происходящее вокруг. Когда рот оказывался свободным, захлебываясь слезами, он просил пощады, заглядывая в безжалостные смеющиеся лица. Сил не осталось совсем, и даже если руки оказывались несвязанными он и не пытался сопротивляться их действиям. Грубые голоса, отдающие приказы не всегда понятные, иногда теряющиеся в общем гуле, или частично не услышанные по причине периодически уплывающего сознания, при их не выполнении жестоко наказывались разнообразными методами.
Из общего тошнотворного водоворота лиц сознание выхватило лишь одно узнаваемое лицо, лицо его Господина, с надменной улыбкой наблюдавшего за происходящим. Собрав последние силы, он обратился только к нему, не обращая внимания на два туго ходящих по его прямой кишке здоровых члена и позвякивание колокольчиков подвешенных на грузики крокодильчиками к соскам. Захлебывающимся от слез и размеренных толчков в его жопе тихим голосом произнёс — « Господин, пожалуйста, прекратите всё это». Молодой человек с длинными светлыми волосами присел на корточки перед ним, зажал в руке легко поддавшиеся, не сопротивляющиеся скулы, поднимая к себе его измазанное спермой и кровью лицо, чтоб их глаза встретились, произнес.
— Сучка, конечно, нет, тебе же сейчас не это нужно, попроси меня о другом, умоляй — и брезгливо оттолкнул голову вытирая руку об джинсы. Прошло почти пять секунд, прежде чем раздался тихий голос.
– Пожалуйста, господин, пожалуйста, умоляю, позвольте мне кончить, пожалуйста, позвольте мне, умоляю, снимите это кольцо с меня, пожалуйста, умоляю вас позвольте мне кончить, пожалуйста… — Твердил он как заклинание, сначала тихо бормоча себе под нос, а к концу переходя на истерические срывающиеся крики.
— Плохо просишь сучка… — сопровождая слова звонкой пощечиной, проговорил явно наслаждающийся ситуацией Господин. По его скулам хлынули слезы, оставляя чистые дорожки, смывая сперму, грязь, пот и кровь с лица. Рыдая, перебиваясь, глотая истеричные всхлипы, кривя дрожащие губы, обезображивая этим свое красивое лицо гримасой отчаянного страдания, продолжал повторять, запинаясь и съедая обрывки и некоторые слоги.
— Пожалуйста, позвольте мне кончить… — И только спустя время, показавшееся ему бесконечностью, тот, к кому были обращенные эти мольбы, сжалился и, нагнувшись, одной рукой сжимая готовый в любую секунду взорваться член, другой разжал тугое железное кольцо, сдерживающее спермопроход у основания полового органа. Он закричал от резкой боли и в ту же секунду мощно разрядился, пульсирующими толчками выливая из себя потоки спермы, сопровождая крик конвульсиями дрожащего тела, пальцы рук скорежило судорогой. И еще до того как он перестал выливать семенную, белую жидкость, в воздух прыснула желтая струя теплой мочи. В этот момент хуи в его жопе одновременно кончили, выплевывая, казалось бы ему в самый желудок свою горячую сперму покидая раскуроченную дырку, и потеряв опору оттраханная сучка рухнула вниз, лицом в лужу собственной мочи, своей и чужой спермы, казалось бы даже не заметив этого. Глаза его были закрыты, а с губ все продолжал срываться хриплый крик, медленно переходящий в прерывистые стоны, под дружный смех присутствующих.
— Сучка, сколько раз я тебе говорила терпеть — Прорезал всеобщий ржач веселый женский голос, принадлежащий единственной присутствующей здесь девушке. Его Госпожа, девушка, с огненными волосами, в обтягивающей латексной одежде приблизилась медленной походкой, и, отрывая от очерченных красной помадой губ курительную гашишную трубочку, презрительно плюнула ему в лицо, подтверждая слова сильным ударом черных кожаных сапог в область живота. Он так и не открыл глаз, от неожиданного удара его развернуло на спину, что вызвало начавший уже переходить в утихающие стоны крик. Подойдя к стонущей сучке, Господин в издевательской улыбке наигранно — заботливо произнес.
— Ну как… тебе было хорошо, а сказать спасибо шлюшка? — но ответа ему не последовало. Может Ники раздумывал о том, что ни один ответ не будет правильным,а может просто не имел сил ответить, тем не менее, Господина это не удовлетворило, и он нанес плеткой удар, по измученному лицу сопровождая его грозным криком.
— Сучка, смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю. — Вздрогнув от удара, Ники открыл глаза, скользя взором вокруг, силясь исполнить приказ, что не как не выходило, потому что перед глазами все плыло. В последний момент, наконец, сфокусировав зрение, увидел своего Господина заносящего, с перекошенным от неконтролируемой злости лицом и стеклянными от принятых сегодня наркотиков глазами, плетку над головой…..
Сильно хотелось пить,… Он знал, если громко попросить, то его услышат, здесь везде стояли камеры и микрофоны, и даже возможно, дадут немного воды. Если сочтут нужным. Расценив все последствия, в случае их плохого настроения, или какой-либо его провинности, он всё же решился, и, разлепив ссохшиеся потрескавшиеся губы, сначала тихо прохрипел.
— Воды,… пожалуйста, умоляю, дайте воды… — Подождал немного… Может они заняты, как всегда курят, спят, или просто громко играет музыка,… могли они опять уехать? Или просто издеваются.… И уже громче.
— Я хочу пить, хоть один глоток, пожалуйста, дайте мне воды… — Он опять почувствовал, что сознание погружается в вязкую темноту, мерцающий свет лампы начинает потихоньку отступать, сдаваясь спасительной тьме, и тошнотворный, гниющий воздух остаётся за этой гранью.
Но эта тьма не была пустой, и она дала нечто большее, чем облегчение. Перед глазами всплывали тени, клочки воспоминаний, медленно складывающиеся в определённый узор, приобретающие упорядоченную картину прошлой реальности. В них заключалась разгадка его нынешнего положения. Мерцающие образы лиц, улыбок, жестов, обрывки фраз, и непонятный смысл слов…
— Мы тебя отпускаем, ты нам надоел, ты больше не нужен, мы израсходовали весь твой потенциал, теперь ты мусор, бесполезная вещь.
— И всё? Просто так? — вырвались слова из разбитых губ. После чего последовал ощутимый удар по лицу. Из носа прочертила дорожку вниз, окрашивая губы, струйка тёплой крови. От удара он, стоявший на коленях, повалился, и связанные за спиной руки, отозвались пульсирующей болью по венам, по плечу скользнули звенья цепи от его ошейника, оставляя звенящий звук, отдавая гулом в голове, в такт нарастающей боли от удара в лицо. Он открыл моментально увлажнившиеся глаза, вперив обречённо-отсутствующий взгляд в потолок, откуда безучастно помигивала огоньком камера наблюдения. В его голове никак не укладывался смысл только что сказанных слов. Раздался женский голос.
— Да ладно, ответь ему,… если он так хочет знать – лёгкая улыбка, и в лицо ему ударил выдыхаемый сладковатый дым марихуаны.
— Хорошо, хочешь…? Да, просто так, отпускаем, точнее выкидываем. Можешь делать, что хочешь, жить как, жил до этого,… если сможешь,- короткая ухмылка, — Или искать новую жизнь… нам надоело здесь торчать… полгода… да кому угодно надоест…
— Уже полгода? Я здесь полгода? – И тут же прикрыл глаза, и напрягся в ожидании так и не последовавшего удара, привыкший за всё время пребывания в бункере к ежедневным побоям.