— Хорошо, — отзывается Эдик. — Виталий Аркадьевич… а вы можете мне показать своего друга? Ну, того, про которого вы говорили… если, конечно, это можно.
— Можно, Эдик… можно всё, но… разве я обещал показать тебе того, с кем я в армии трахался? Я предложил тебе угадать — дал тебе шанс на приличный бонус… ты, как мне помнится, не угадал, точнее, угадывать не стал. Так что, Эдик… ничего я тебя показывать не буду — сам тебе я показывать не буду. Логично?
— Логично, — Эдик, глядя на меня, улыбается. Какое-то время мы оба молчим; я листаю страницы лежащего на столе альбома — переворачиваю обклеенные фотографиями листы, и мы оба смотрим на мелькающие перед глазами лица парней; они разные, эти лица… разные лица — разные парни: сержанты, солдаты… моя армейская юность! — А что, Виталий Аркадьевич… — нарушает молчание Эдик, — в армии гомосексуальные отношения очень распространены — много там геев? Ну, то есть… если сказать-спросить точнее, то- многие в армии секс такой практикуют?
— А ты как думаешь? — я смотрю на Эдика вопросительно. — Представь: молодые здоровые парни, бок о бок живущие в относительно замкнутом пространстве не день и не два… есть же такие части, где нет ни увольнений, ни самоволок! Ну, и что приходится делать молодым парням, оказавшимся в таких условиях? А? Что говорит тебе твоя логика? — Глядя на Эдика, я невольно улыбаюсь. — Природу, Эдик, не обманешь — и остаётся либо кулак, либо друг-сослуживец… что вполне естественно — и то, и другое естественно в принципе! К кулаку прибегают все, а что касается отношений, называемых гомосексуальными, то это уже у кого как получится — как сложится… я бы даже сказал: кому как повезёт. Секс в армии — это айсберг, и то, что время от времени по каким-то причинам становится известным, выступает лишь видимой верхушкой этого скрытого айсберга… скажем, время от времени в каком-нибудь средстве массовой информации появляется сообщение, что там-то и там-то такого-то солдата после отбоя изнасиловали старослужащие, и — когда это не удаётся по каким-то причинам скрыть, это становится общеизвестным, — время от времени айсберг показывает свою верхушку… но ведь на поверхности, как правило, оказывается криминал, то есть секс, сопряженный с насилием, с принуждением… это, конечно, в армии происходит-случается — как, впрочем, и везде, но ведь глупо думать, что однополый секс в армии сводится только к этому: изнасиловали, принудили, заставили… а то, что невидимо никому — что, образно говоря, остаётся под водой, то есть вне поля зрения окружающих? Никто же ведь свечки не держит, когда парни, находя и время, и место для уединения, трахаются — кайфуют-наслаждаются — по взаимному устремлению… об этом на первых полосах газет обыватель не прочитает, и в новостных программах об этом он тоже не услышит. Понятно, что в армии — как и везде — есть какой-то процент геев, то есть парней, сексуально ориентированных исключительно на парней, но сводить всё к этому — это, конечно, неверно… дело не в сексуальной ориентации! Дело — в самой природе человека, допускающей реализацию сексуального желания в разных вариантах, и армия в этом смысле способствует тому, чтобы парень, не зашоренный предрассудками, реально познал свою бисексуальную сущность… так что, Эдик, ты правильно сделал, что уточнил свой вопрос. Геи в армии, конечно же, есть — как и везде, но однополый секс сам по себе, то есть вне всякой зависимости от какой-либо явно выраженной ориентации, это прежде всего сексуальное удовольствие, и чтоб это нормальное сексуальное удовольствие полноценно испытывать, совсем не обязательно быть геем… о чём ты, Эдик, прекрасно знаешь сам. Я ответил на твой вопрос?
— Исчерпывающе, — Эдик, глядя на меня, кивает головой. — Я, собственно, почему об этом спросил? Буквально на днях пришел из армии мой сосед по лестничной площадке… ну, друзья к нему в гости пришли, чтобы дело это отметить, и меня он позвал — по-соседски позвал. Я не пью, а они подпили — и среди прочего заговорили о сексе в армии… в том числе и о том, есть ли в армии отношения гомосексуальные — типа: кто во время службы в армии с этим сталкивался. Так вот… сосед мой, Андрюха, уверял-доказывал, что ничего такого в армии нет — что отношений подобных он в армии ни разу не встречал. Вот почему я, собственно, и спросил…
— А тебе не показалось странным, что выпившим парням, заговорившим о сексе, э т о т вопрос т о ж е небезразличен? — Я смотрю на Эдика с лёгкой иронией. — Это во-первых. А во-вторых… кто знал в казарме про нас — про меня и того, с кем был у меня достаточно регулярный секс? Никто не знал. Мы разумно скрывали свои отношения, и — никто ни о чём не догадывался, никто ничего не подозревал. А потому любой из наших сослуживцев мог, вернувшись домой, совершенно искренне говорить-доказывать, что секса такого в армии нет… я же сказал тебе, что секс армейский — это айсберг, основной массив которого скрыт под водой, и армия в этом смысле… — я невольно думаю про Антона, обозвавшего армию «жопой», — армия, Эдик, у каждого своя… и в этом смысле, и во всех других смыслах — у каждого, в армии отслужившего, армия с в о я. А вот то, что у подвыпивших парней — твоих знакомых — разговор о сексе в армии вольно или невольно свёлся к разговору о проявлениях армейской гомосексуальности… это, Эдик, само по себе уже может быть симптоматично! — Глядя на Эдика, я улыбаюсь. — Ты говоришь, что сосед твой по лестничной площадке… что он там всем доказывал? Что гомосекса в армии нет? Ох, Эдуард… береги свой зад!- Я, глядя на Эдика, смеюсь.
— Да ну, Виталий Аркадьевич! — Эдик улыбается в ответ, глядя на меня. — У меня такой проблемы нет… и потом: они говорили всякую чушь… явные гомофобы!
— Ну, во-первых, слушать нужно не только то, ч т о говорят, но и то, к а к это говорят… иной раз интонации бывают куда существеннее, чем слова, и нередко случается так, что начинают такие «явные гомофобы», как это водится, «за упокой», а заканчивают «за здравие» — начинают с того, что «гомосекса нет», а, подпив хорошенько, заканчивают эту животрепещущую тему тем, что «давай попробуем»… вполне банальная ситуация! Потому и говорю тебе: береги свой зад! Это во-первых. А во-вторых… во-вторых, кто такие гомофобы — гомофобы настоящие, а не фасадно-декоративные? Это, как правило, те, кто по тем или иным причинам не может в естественной форме — в форме нормального секса — реализовать свои смутно эротические либо конкретно сексуальные позывы, направленные в сторону своего собственного пола… не могут — по разным причинам, но ведь природу не обманешь, и происходит своего рода извращенная сублимация… «гомофобы — это геи, извращённые эпохой» — где-то я слышал подобную сентенцию… другое дело, что такая сублимация гомоэротизма, какой является гомофобия, порой принимает агрессивные формы, и здесь уже нужно быть осторожным — во избежание всяких-разных недоразумений… у нас ещё будет время, и я тебе об этом как-нибудь ещё расскажу… поподробнее расскажу, что это за публика — гомофобы.
— Хорошо, — отзывается Эдик, кивая головой. Секунду-другую мы молчим… я не знаю, о чём думает Эдик, а я думаю о том, что гомофобы — это, в сущности, извращенцы… убогие люди, извращающие свою природой заложенную собственную потребность к однополому сексу или даже к любви в угоду мертвящим догмам сексуального самоограничения… сколько изначально нормальных пацанов душевно искалечены этим заведомо деструктивным, внутри сидящим запретом на однополую любовь! Запретом, привнесённым в сознание извне… Видя, что я молчу, Эдик поднимается со стула. — Спокойной ночи? — говорит он, глядя на меня.
Он произносит «спокойной ночи» так, словно спрашивает, спать ли ему или в спальне меня ждать … ах, Эдик! Сын моего армейского друга — младшего сержанта Васи… я смотрю Эдику в глаза, и мне хочется думать, что он готов… и не просто готов, а он хочет, желает, ждёт продолжения секса со мной… а почему, собственно, так — именно так! — я не могу думать? Разве этот парень, который нравится мне всё больше и больше, не сказал сегодня, бесхитростно глядя мне в глаза, что я ему нравлюсь — нравлюсь тоже? Всем хочется любви — такой, как у Ромео и Джульетты… причём, такой любви хочется даже тем, кто пьесу автора восхитительных сонетов никогда не читал, — всем хочется любви — фантастической, всепоглощающей, неповторимой! Но разве согревающая душу искренняя, ничем не замутнённая симпатия — человеческая симпатия — недостаточна для того, чтобы почувствовать, что ты в этом мире не одинок?
— Спокойной ночи, Эдик, — говорю я. — Спи, если больше ничем заниматься не хочешь… а я посижу ещё немного.
Эдик, кивнув-улыбнувшись, выходит из кухни-гостиной, а я наливаю себе ещё рюмку — последнюю… а может быть, предпоследнюю, — я пью сегодня, совершенно не пьянея… Во вторник я улетаю в Европу — договариваться о продлении деловых контактов с европейскими партнёрами,а поскольку к предстоящим переговорам всё готово, всё просчитано и предусмотрено, я имею полное право чуть-чуть расслабиться, — глядя в лежащий передо мной дембельский альбом, я думаю об Эдике… «спи, если больше ничем заниматься не хочешь» — сказал я Эдику, и он в ответ на эти слова кивнул-улыбнулся… а что он должен был сделать в ответ? Сказать мне, что он сейчас хочет не спать, а трахаться? Может быть, хочет… а может — не хочет, — я думаю об Эдике, и поглупевшее моё сердце, как у мальчишки в весенних сумерках, жарко плавится от любви… «а на улице мальчик сопливый… воздух поджарен и сух… мальчик такой счастливый…», — когда-то, в задроченной юности, я с удовольствием читал стихи, и вот какие-то строчки остались в памяти — какие-то строчки и даже строфы я помню до сих пор… «мальчик такой счастливый…» — кто б тогда мог подумать-предположить, что жизнь моя свяжется с бизнесом?.. Я думаю об Эдике, лежащем сейчас в моей постели, а с чуть пожелтевшей фотографии из незабытого прошлого на меня беспечно смотрит его будущий отец — младший сержант Вася, — моё прошлое и настоящее удивительным образом соединились, непредсказуемо переплелись-сплавились… и, глядя на фотографию чуть смазливого парня в сержантской форме, я невольно думаю о том, ч т о могло бы случиться-произойти, если б Эдик не поспешил мне сказать, что подобный альбом он уже видел… ведь мог же он, в этом не признаваясь, указать на фотографию своего отца? Мог… ещё как мог! — указать не в контексте поставленной мною задачи, а сделать это исключительно для того, чтоб узнать-услышать что-либо о своём отце из уст того, с кем вместе его отец когда-то служил… «он?» — мог бы спросить меня Эдик, и я, ни о чём не догадываясь, ничего не подозревая, ответил бы… я бы ответил утвердительно: «Да, Эдик, правильно… ты угадал! — сказал бы я. — Это и есть тот самый парень, с которым я классно трахался в армии… бонус твой!» Сказал бы я так, и — что было бы дальше? Сумел бы Эдик, услышав, что его отец и я когда-то были сексуальными партнёрами, сохранить хладнокровие? Я не знаю… я только знаю, Эдик, что нам обоим — и мне, и беззаботно смотрящему с фотографии парню в форме младшего сержанта, который тогда ещё не был твоим отцом — было во время совместной службы одинаково в кайф друг друга натягивать-трахать… это я, Эдик, знаю — во всех подробностях помню — точно!
Стоя под душем, я думаю о том, что за всё то время, что я трахаю Эдика, сам Эдик — за исключением дня сегодняшнего — ни разу не кончал в постели… то есть, всегда кончал я — трахал Эдика в зад, а потом Эдик с неизменной деликатностью тут же уходил в ванную, и… не имея возможности кончить в постели, поскольку я ему этого никогда не предлагал, он, вероятно, делал это здесь — в ванной комнате… вполне вероятно! Подставив мне зад — ублажив меня в постели, Эдик с целью разрядки уже здесь в одиночестве догонял сам себя посредством собственного кулака… разве это не свинство — с моей стороны? Все эти полгода наших сексуальных отношений я имел парня в зад, я использовал парня в качестве пассивного партнёра, трахая его на правах шефа-патрона-босса, и — не более того… разве это не свинство?.. Стоя под душем, я думаю о том, что теперь всё будет по-другому… да, по-другому! Я ему не шеф, не патрон и не босс… во всяком случае, здесь — у себя дома… я сегодня подставил Эдику зад, и Эдик с этой новой ролью прекрасно справился… да и как бы, интересно, он мог не справиться? Эдик, который мне нравится… впрочем, трахнуть парню парня — на это много ума не надо, и потому дело вовсе не в том, что Эдик меня трахнул — натянул в очко, а всё дело в том, к а к он это сделал, — стоя под душем, я думаю о том, что, имея деньги, можно купить практически всё: можно купить любое тело, женское или мужское — на свой вкус, можно купить за деньги чьё-то расположение, чью-то любовь, даже чью-то преданность… всё можно купить — всё имеет на рынке человеческих отношений свою цену! И при всём при этом есть нечто, что невозможно подделать, а потому нельзя ни продать, ни купить, — это «нечто» — искренность… не бытовая, ни к чему не обязывающая, и искренность глубинная, сакральная — она либо есть, либо её нет, и это всегда чувствуется, — Эдик не лезет из кожи вон, чтобы мне понравится, и мне это нравится… мне нравится Эдик — мой персональный водитель… сын младшего сержанта Васи, с которым я классно трахался, будучи в армии… кто б тогда мог о таком подумать — кто бы мог такое предположить!
Толик, Серёга, Валерка, Вася… все они, окунаясь в сладость однополого секса, были естественны и искренни, и потому все они — абсолютно нормальные пацаны!.. Серёга классно сосал… у Толика была обалденная задница… Валерка, не будучи геем, любил сосаться в губы… а у младшего сержанта Васи был более чем приличный член — здоровенный член, который он время от времени с удовольствием вставлял мне в зад… по-весеннему молодое, беспечно счастливое, навсегда ушедшее, но незабытое — незабываемое — время! Время моей армейской юности… и вот теперь — в совершенно другой жизни — у меня такое ощущение-чувство, что они, мои армейские друзья, удивительным образом соединилось в Эдике, — стоя под душем, я думаю о том, что у лежащего в спальне Эдика вполне приличный член, и обалденная попка, и он классно сосётся в губы, и классно сосёт член у меня… понятно, что все эти составляющие и важны, и существенны, и даже в какой-то мере необходимы для наслаждения сексом, но главное… главное, конечно же, не это, — я чувствую в Эдике ту самую — юную, ничем не замутнённую — искренность, какая была когда-то у всех нас, и это… именно это и есть по настоящему счёту — главное, — прошлое аукнулось в настоящем, и вот… стоя под душем, я с чувством совершенно молодого — радостного, упруго-напористого — удовольствия думаю об Эдике, и в душе моей жаром плавится чувство разгорающейся любви… у Эдика, правда, есть девушка Юля, с которой он строит серьёзные отношения, но она не была помехой до дня сегодняшнего и — мне хочется в это верить — не станет помехой в будущем, хотя… секс и любовь — парадигмы разные, и если с сексом нас — у меня и у Эдика — всё устаканилось-определилось, то что и как будет в том случае, если меня накроет любовь, я не знаю, — я не знаю, как Эдик станет делить себя между Юлей и мной… да и станет ли он это делать?
В спальне горит приглушенный золотистый свет, отчего кажется, что всё в комнате погружено в тёплое море чувственной нежности, — я вхожу в спальню, и первое, что мне бросается в глаза — это голая попка Эдика… чуть согнув ноги в коленях, Эдик лежит на кровати спиной ко мне — он лежит на боку, укрывшись наброшенным сверху покрывалом, но покрывало наполовину с него сползло, скомкалось-съехало, так что чуть оттопыренная в мою сторону голая попка почти вся на виду… я смотрю на две сочно-округлые, упруго-мягкие, юной спелостью налитые половинки-булочки обалденной, как сама юность, попки… все предыдущие разы, когда Эдик, подставив мне свою попку — удовлетворив моё сексуальное желание, оставался у меня до утра и мы спали вместе, он перед сном одевал трусы-плавки, так что каждый раз, просыпаясь по утрам, я снова их с Эдика снимал-стягивал, чтобы утром позаниматься с ним сексом так же, как я это делал накануне вечером, — всё это время мы спали вместе, спали в одной кровати, и при этом ни разу не спали голыми… а сегодня Эдик лёг спать без трусов, и я в этом вижу-чувствую некий знак, — я смотрю на желанную, золотисто-нежную попку Эдика, чувствуя, как член мой стремительно наливается, набухает горячей твёрдостью — как у мальчишки-подростка в пору его неуёмных желаний, когда эрекция неконтролируемо возникает лишь от одной жаркой мысли…
— Эдик… — тихо — едва слышно — шепчу я.
— Что? — отзывается Эдик после секундной паузы, и я чувствую-улавливаю обострившимся слухом, что голос его чуть напряжен.
— Ты не спишь? — спрашиваю я, словно то, что отозвавшийся Эдик спать не может, дляменя не очевидно… в этом вопросе — «ты не спишь?» — нет никакой логики, но… что мне сейчас думать о логике! Спрашивая, я невольно перевожу взгляд с голой попки Эдика на его коротко подстриженный круглый затылок, наполовину утонувший в подушке.
— Нет, — отзывается Эдик. Он хочет повернуться ко мне лицом, но я, упреждая это его естественное движение, торопливо произношу:
— Не поворачивайся! Лежи так…
— Почему? — замерев-застыв, вопросительно шепчет Эдик, и теперь в его голосе я слышу мальчишеское недоумение.
— Потому что, Эдик, мне нравится так… — медленно шепчу-произношу я, смакуя каждое выдыхаемое слово… я говорю это, уже предвкушая, как сейчас я прижмусь к его попке губами… я любою тебя, Эдик!
Эдик не отзывается — он послушно лежит ко мне спиной, выставив из-под сбившегося покрывала голую попку, и… глядя на попку Эдика, я снимаю-сбрасываю с себя махровый халат… член мой стоит, — залупившись багрово-сочной головкой, мой напряженный член дыбится колом в золотистых сумерках моей любви…
————————————————————
Pavel Beloglinsky: ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ. — Final edition: 2010-01-25