Этот удар она уже ждала и крик сдержала. Ничего, через несколько ударов она привыкнет и даже сможет улыбнуться. Сквозь слёзы. Они лились непроизвольно и с ними она ничего не могла поделать. Потому что ей было и вправду так больно, что не было слов, способных описать эту боль. Но она должна была терпеть — и улыбаться. Ему нравилось, когда она выдавливала из себя улыбку сквозь рыдания.
— Ох, хороша тёлка! А вот так?
Ремень опоясал её тело, досталось обеим грудкам. Она даже задумалась на миг, как они будут выглядеть после этого? Её совершенная красота превратиться в распухшее бесформенное синее пятно. Ей стало жаль себя, и она ухватилась за эту мысль — жалеть себя. Заплакать. Поскорее бы…
— А чтоб не тащилась ещё и вот так.
Неожиданно он вновь перенёс удары на промежность — и это возымело действие. А может удар был слишком сильным — но только её аж подбросило. Пол изчез из под её ног, чтобы в следующий миг встретиться с её лицом.
— Эй, милая? — кто-то тряс её: — Ты в порядке? Ну давай, вставай. Хватит валяться, я ещё не наигрался с тобой.
— Что со мной было? — произнесла она, всё ещё глядя в пол перед собой.
— О! Замри! Постой так. Очень красиво смотришься, — произнёс его голос. И вот она ощущает его рядом. Он гладит её спину, бёдра, ножки. Не забывает животик, грудки и плечи. Затем берёт за волосы — но нежно, так нежно, как умеет только он — и поворачивает к себе, и говорит: — У тебя всё лицо разбито. Просто шикарно. Никогда ещё ты не выглядела так соблазнительно, любовь моя. Как же это замечательно, что я могу так делать с тобой.
— Да, — согласилась она, чувствуя, что слова даются ей с трудом: — Наверно это действительно замечательно. Только у меня кажется челюсть как-то странно…
— Может тебе её сломать? — усмехается он, и она понимает, что он не шутит.
— Пожалуй нет. Не сегодня. Сегодня я хочу удовлетворить тебя ртом.
— Да! — восклицает он: — Ты права! Твоя постылая пизда мне изрядно надоела. А попка… ну это всё равно что голубка иметь. Голубка даже интереснее — всё-таки натягивать мальчика это что-то. А зачем тогда баба? Правильно, чтоб развлекаться с тем, чего у парня нет. Так что, любовь моя, я сегодня развлекусь как никогда ещё с ни с одной женщиной не развлекался.
— Но ты же сказал, мой цветок любви тебе больше не по вкусу?
— Цветок чего? Манда твоя, вот это что! — он снова притянул её к себе за волосы и впился поцелуем в её разбитые губы: — Я приготовил кое-что необычное.
— Но что? — спросила она, дрожа от предвкушения.
— Не так сразу, милая, не так сразу. А вот давай, поднимай свою задницу, кляча, да пойти, принеси сюда свёрток, что я оставил у входа.
— Слушаюсь, мой повелитель!
Она встала и грациозно покачивая бёдрами, пересекла зал. Двери были распахнуты и сквозь них лился лунный свет — самый прекрасный, самый интимный свет во вселенной. Она улыбнулась луне в небе, и подняла свёрток. Это было нечто, завёрнутое в кусок дублёной кожи.
— Неси же его сюда!
— Слушаюсь! — весело ответила она и почти бегом вернулась к каменному ложу, где её ждал муж.
Жестом он приказал ей, и, повинуясь этому приказу, она развернула кожу — там была дубинка. Нет, не палка, подобранная в лесу разбойником, чтобы нападать на неосторожных путников — а гладкая кегля, искусстно вырезанная мастером.
— Вот это, — объявил он ей: — Я и намерен использовать для твоей пизды.
Смущение вновь охватило её. Она таяла от грубости его слов. А он знал это — знал и продолжал:
— Теперь, корова, пришёл час расплаты. Ты спросишь за что?
— Я знаю, я виновата…
— Я тебе велел говорить? Манде слова не давали, а ты манда. Так что заткни свою пасть… нет, не моим хуем. Совсем оборзела что ли? Ты хуесоска, ебанная в рот хуесоска. Тебя даже целовать противно. И ебать противно. Поэтому скоро твоя пизда познакомиться с этой дубинкой очень близко. Но сперва, тебе, корова, буде наказание за дерзость. А что у коровы есть, а? Ну-ка, давай покажи, да скажи, что это у тебя?
Он больно ухватил её за сосок и с силой выкрутил его, едва не оторвав.
— Вымя, мой господин. У Вашей тёлочки есть вымя.
— Ну а раз так, то ложи своё вымя сюда, на камень, овца тупая.
— Но что же будет? — спросила она, подыгрывая ему.
Он ухватил её за волосы и откинул её голову назад до предела. Их глаза встретились. Её рот был приоткрыт и он плюнул туда. Она продолжала смотреть на него, расправляя руками свои груди на каменной плахе.
— Сейчас, — произнёс он, заметив, что она уже приготовилась, и убрала руки за спину: — Узнаешь… Ха!
И одним ударом тяжёлой дубинки он размозжил её правую грудку. Она уже не могла кричать. Боль пронзала её измученное тело. И жалость к себе. Её красота была уничтожена. Слезы полились безудержным потоком.
— Вот! — сказал он с гордостью: — Вот то, что я хотел. Как же ты красива сейчас, как притягательна!
Он приблизил своё улыбающееся лицо к её перекошенному рыданиями лицу и впился поцелуем в губы. И она — она ответила ему с неменьшей страстью.
— Правда? — спросила она: — Правда я смогла тебя порадовать?
— И порадуешь ещё, девочка, — заверил он её.
— Может хватит?
— Ты устала? — участливо спросил он.
— Да, дорогой, — ответила она: — Мне было немного тяжело под конец.
— Вот и замечательно! — с радостью воскликнул он: — Значит, продолжим прямо сейчас. А то, если дать тебе передышку, ты привыкаешь к новой боли. А я хочу тебя такую, несчастную, зарёванную девчонку. Так что ложись снова на свой эшафот и, пожалуй, я разрешаю тебе поплакать. Сисек ты уже лишилась, так что оплакивай свою мандень. Я засуну туда эту дубинку, причём толстым концом. А ты в это время будешь сосать мне. Ты же любишь это, дорогая, не так ли? Но не вздумай слишком стараться, я пока не настроен кормить тебя. Если хочешь моей спермы, тебе придётся ещё угодить мне. И если хоть на самую малость не угодишь… но ты же не хочешь расстраивать меня, моя девочка? Ты для меня девочка-целочка. Вот только, поскольку целки у тебя уже давно нет, то придётся рвать всю пизду! Ха-ха!
И он, бесцеремонно оттащив её за волосы от надгробья, принялся охаживать дубинкой всё её тело. Сиськи, попка, пиздень. Его хуй раскачивался перед её глазами. Она готова была накинуться на него, всосать его в себя весь. И тут же ей было больно. И она не знала куда придётся следующий удар, не могла уследить за ними, да и не хотела — она была просто тряпкой в его умелых руках. Ощущение падения было великолепно.
Напоследок он несильно ударил её по щеке. Кажется, хрустнула челюсть, но она уже не обращала на это внимания. Она наполовину отключилась, новые удары мало помогали привести её в чувство. (Специально для candyfoto.com) Ей было хорошо, просто хорошо быть безвольной куклой в его руках. А он затащил её на ложе, так, чтобы её голова свешивалась с одной стороны. Сам встал там же, так чтобы зажать её голову меж своих ног. Её ноги были призывно раскинуты в стороны, когда он занёс над ней зажатую в обеих руках дубинку, и произнёс:
— Именем меня, её мужа и повелителя, приговаривается к разрыву пизды!
И вонзил дубинку толстым концом, как будто закалывал свою жертву. Женские ножки тут же конвульсивно сжались, но голова была зажата меж колен мужчины — увы, ей было не суждено вырваться. Она плохо понимала что происходит. Она не могла восстать против него. Но и он не мог быть так жесток с ней. Кажется, он требовал, чтобы она раскрылась, вновь разведя ножки, как делала это в течение всей предыдущей ночи — но её тело наотрез отказывалось подчиняться. Наконец он сдался.
Она лежала на холодной каменной плите, обливаясь слезами. Её тело, некогда прекрасное, теперь сотрясалось в судорогах и ознобе. Того, что она претерпела за эти часы, не смогла бы вынести ни одна женщина и за всю свою жизнь. Разве этого мало?
— Да, моя девочка, — сказал он, целуя её в посиневшие губы: — Мне и этого мало. Поплачь.
— Пожалуйста, хватит на сегодня, умоляю, — сквозь рыдания выдавила она: — У меня там… я не знаю, не чувствую что… как будто…
— Да, девочка, ты молодец, — заверил её он: — Всё получилось замечательно. Я сумел-таки её тебе просунуть.
— Что?