— Сопли подбери, тварь, это твое место, нечему тут удивляться. Ботинки с меня сними.
Она покорно подползла, стала расшнуровывать обувь. Она виляла голой жопой, сиськи болтались из стороны в сторону.
— Вылижи ботинки.
Она замерла на секунду. Стояла передо мной на коленях, с голой жопой, с опущенной головой.
— Да… Хозяин.
Вот уже она полирует грязную обувь своим языком. Старается. Убирает все пылинки. Глотает грязь. И плачет. Я вижу слезы и слышу всхлипывания. Это заводит.
— Разденься. Оставь чулки. Жди меня у унитаза.
Она попробовала встать.
— На коленях. Я не разрешал подниматься.
Она шлепала в туалет. Лишь в чулках. Я видел, что она течет. Ее заводили унижения и ее бесправность. Вернее то что правила диктовал я. Полностью.
Стоит с ровной спиной у унитаза. Соски остро торчат. Вся такая нежная, сексуальная. Глаза в пол.
Мочусь.
— рот, открой.
Она распахивает рот.
— язык вывали, шлюха.
Выполняет. Покорно. Щеки заходятся краской. Видно, как ее это заводит. И тут же рядом стыд, унижение, отвращение, даже брезгливость.
Я не часто ее пользовал как туалет. И почти никогда не мочился в рот. Я стряхивал. Ее это унижало просто донельзя. Я видел это. Она понимала, что ею пользуются практически как туалетную бумагу и стыд, вперемешку с отвращением заливал ее блаженным возбуждением.
Капли легли на ее язык, немного на губы.
— Вылижи, начисто, шалава.
Она неистово полировала хуй. Старалась…
Двинулся в комнату. Сел на диван. Достал из сумки ошейник. Она сидела передо мной на коленях. В следующий момент ошейник туго сошелся на ее шее.
Пощечина. Еще. Еще. Еще. Она лишь мотает головой из стороны в сторону. Часто задышала.
— что, сука, вся твоя натура наружу? Хочешь боли, тварь? —
— Да, да… Она почти выла. Казалось еще чуть-чуть, и она потеряет сознание.
Ситуация. Когда от нее ничего не зависит, когда она один на один с Хозяином и город не родной практически, и бежать некуда — она полностью погрузилась в свои эмоции и ощущения.