— Тогда чего ты ждешь? — мужчина спокойно устроился на стуле, изучая свои ногти на левой руке.
И тут я обнаружил, что ничто больше меня не удерживает на этом диване. Веревки по-прежнему опутывали руки и ноги, но не сжимали их. Я изумленно замер, а потом со стоном согнул руки в локтях, закрыв, наконец, глаза от тягостных лучей лампочки. Ноги рухнули, подпрыгнув на мягком диване, и я скорчился от резкой боли в животе. Потом уже, перевернувшись на бок, на меня сошла такая благодать от перемены позы, что я снова застонал, но на этот раз от удовольствия.
И сейчас мне не было никакого дела ни до сбрендившей тещи, ни до этого всезнающего магического незнакомца, чьего имени я так еще и не узнал, ни до того, что уже поздно, судя по темноте за окном: Мне хотелось лежать вот так, замерев, дыша тихонько и тонко, словно осенняя паутинка.
— М-да, — изрек мужчина за моей спиной. — Видно, придется все делать самому!..
«Ага!», мысленно позлорадствовал я. «Иди и делай все, что тебе захочется!: Ты ведь у нас такой всесильный!». Уткнувшись носом в стенку, я упивался полумраком, освобождая глаза от толпы зеленых «зайчиков». Поэтому-то я и не сразу понял, чтоза звуки раздались из соседней комнаты. Какое-то кряканье и уханье, стоны, горловые порыкивания: Похоже на клетку с совокупляющимися павианами в зоопарке. Ну и пусть они там трахаются! Эта поездка на всю жизнь отбила у меня охоту подсматривать за тещей, чего-то желать и тайно надеяться. Все! Кончились эти детские забавы. И никаким калачом меня теперь не заманить на эту дачу, да еще в компании с Наташкиной мамой!
Когда затекшие покалывания в руках и ногах наполовину утихли, я попытался встать с кровати и мне это удалось. В голове изображение комнаты крутанулось пару раз и застыло. Боль в плече превратилась в тупую иглу, которую невидимый инквизитор медленно поворачивал, расширяя рану и наслаждаясь моими мучениями. Шишка на голове — я потрогал ее — больше не беспокоила, хотя немного льда не повредило бы. «Надо снегу на улице набрать, вот что», подумалось мне, и я направился в прихожую.
А там, на залитом кровью полу, неловко скорчившись, лежала Ирина Витальевна — голая, вся исполосованная жестокими и сильными ударами знакомой мне плети. Толстые груди женщины мясным куском громоздились в солидной луже крови, а из растопыренной промежности торчала обломанная свеча.
Я молча смотрел, а потом перешагнул через женщину и направился в кухню — умыться и привести себя в порядок.
А-ск, осень 2000г.