Дача у Мишкиных предков была скромная: капитальная веранда (она же кухня) и комнатка, в которой из мебели был обеденный стол со стульями, маленький шкаф в углу и три кровати под стенами. Над каждой кроватью висели картины (Мишкины предки очень радовались его хозяйственности: кривые гвозди, на которых они висели, мы заменили капитальными надежными костылями. Родакам и в голову не могло придти, что иногда место картин занимали наши голопопики в «попугае»). Лампа под потолком. Вот и вся обстановка.
Кстати, было у Мишкиной дачи еще одно огромное достоинство: стояла она в центре участка, огороженного глухим бетонным забором, вдоль которого еще и ежевика снаружи росла. Заглянуть туда с улицы было нереально, поэтому девчонок на участке мы со спокойной душой держали всегда голышом. Было где и в «салочки» поиграть, осаливая шлепком убегающую малышку, и в прятки. Мы с Мишкой одновременно выходили с веранды на поиски спрятавшихся девчонок. А потом та, которую нашли второй, очень тожественно шлепала неудачницу, выбирая для каждого шлепка новое место в саду, и ставя в новую позу.
Хотя Мишка, как всегда, перебарщивал. Например, разрешить мокрощелкам своими старыми качелями пользоваться – это он молодец. Но до сих пор не понимаю, почему голышки должны были кататься на них исключительно с задранными и привязанными к цепям руками и ногами, с поперечной распоркой между цепями, чтоб зажаться нельзя было? И почему раскатывать их требовалось, или упираясь ладонью в письку (и толкая, натирать ее кругами – в общем, беспардонно дрочить), или шлепками по попке, или за воткнутую в попочку свечку? А раскатав – так и оставлять ее болтаться на качелях со свечкой, наполовину торчащей из задней дырочки? Хотя я и сам не без греха: иногда меня это неожиданно заводило и я им вдувал не отходя от кассы. Причем свечкой было очень удобно одновременно и слегка раскатывать малышку взад-вперед, насаживая на мой болт, и трахать этой свечкой в задницу, чувствуя ее членом через тонкие перегородки. Так что это еще ничего.
Но вот заранее девчонку водой напоить до барабанного пуза, подождать, пока сильно проситься начнет, тогда привязать к качелям и начать раскатывать высоко-высоко – это точно свинство. Что смешного, что с этих качелей она слезает с ног до головы мокрая? А двоих сразу вот так усадить – одна к другой спинками – чтоб вообще на весь сад фонтан?
Я еще понимаю, мы с Мишкой в саду соревнования устраивали: когда обе девчонки в колобки упакованы, в зубах у них пластмассовые стаканчики, в животиках с утра – ровно по полтора литра воды (в два приема заливали, сразу столько голышки выпить не могли). И ты свою так держать стараешься, чтобы ее струя к ней же в стакан попадала. И она помогает, ловит стаканом.
Так то ведь соревнование. У кого больше попадет. Мерили потом. И сложное дело, кстати: перед пописом нужно ей не только письку раскрыть хорошо, а и правильно уретру подготовить – чтобы получалась струйка поплотнее, а не веером. Как готовили – мы, понятно, друг от друга скрывали. Я, например, еще до того, как водой поить, смазывал ей весь канальчик вазелиновым маслом – ваткой, накрученной на спичку. В общем, спорт настоящий, можно сказать.
Ну, или как мы иногда с Мишкой в том же саду в войнушку играли. Но тут уже не поровну, конечно, поили: каждый старался в свою побольше влить. Так, что пузо прямо огурцом. Потом подождем, пока голышки кряхтеть и морщиться не начнут, в «колобки» замотаем, разойдемся по разным углам сада, и пошла война. А мокрощелки — вместо водяных пистолетов. На поясе у нас литровые груши-клизмы с водой, чтоб девчонок допаивать.
Крадешься с голышкой под мышкой, или в засаде сидишь — руку у нее чуть выше лобка держишь, на малейший шум целишься и нажимаешь сразу. И тут же письку зажимаешь лягушонку, и сама она краснеет от натуги – обязана в момент остановиться, себя пересилить, чтоб короткими очередями стрелять,а не сразу все вылить и потом без патронов остаться.
Смотришь, ошибся, нет в тех кустах Мишки – девчонку водой доливаешь. Она тебе вытаращенными глазами на пузо свое огромное показывает, ты а ей шепотом: давай-давай, ничего не знаю, вон сколько вылилось, полведра еще в тебе места. Будешь выделываться – сейчас через попу заправлю тебя и пробкой заткну. Давится она водой, тут слышишь – за кустами по листьям дождиком зашуршало: это Мишка пытался подкрасться, но с зарядкой перестарался, пистолет его по дороге сработал, не выдержал.
А мой-то голопопик в боевой готовности пока! Мокрощелку вниз головой к себе прижмешь спинкой, на цыпочках куст обойдешь. Большой палец резко ей в попку воткнешь, остальными письку раскроешь, а второй рукой прижимаешь к себе и давишь внизу живота. Хана Мишке!
Так то же игра. Интересно. Кто из мальчишек в войнушки не играл? А на качелях – нет, ну зачем?
«Ну как, все пописали-покакали? Закрываю на ночь. Подумайте хорошо, я не собираюсь потом из-за вас вставать» – сказал я, стоя на веранде с амбарным замком в руках: на дверях и снаружи, и изнутри под него были петли. «Закрывай», — ответила Ирка, а Наташка прыснула.
«Так, тащите все что надо, спать давно пора», — повернулся я к девчонкам, когда мы зашли в комнату. — «Вам – самая широкая кровать. Вы мелкие, там можно десяток таких положить. Одеяло, правда, одно, но здоровенное».
Ленка принесла с веранды таз, большой кувшин с водой, мыльницу с мылом, махровое полотенце, и – куда же без него – детский крем. Таз и воду она поставила возле стола, остальное разложила на стуле рядом. А пока Ленка ходила, Ирка постелила на стол сложенное вчетверо одеяло с моей кровати и накрыла его пеленкой.
«Ну, ни пуха, ни пера» – про себя сказал я, собрался с духом, придвинул к тазу второй стул, уселся и поманил к себе пальцем Ирку.
Как и было договорено, Ирка невозмутимо стянула с себя купальник, положила его на стол и встала в тазик.
Я быстренько, но тщательно подмыл ее, поставил на стол, до красноты растер с головы до ног полотенцем, уложил на спинку, намазал кремом, дал на прощанье крепкий дружеский шлепок и переложил на кровать. Ирка тут же юркнула под одеяло к стенке. Все это заняло не больше трех-четырех минут.
Ленка к этому времени положила свой купальник рядом с Иркиным и ждала, стоя голышом в тазу, пока я освобожусь.Я проделал все то же самое с ней и только тогда впервые за все время повернулся к Наташке: «а тебе что, особое приглашение надо?».
Она стояла с вытаращенными глазищами, совершенно обалдевшая от увиденного. Удирать было некуда: Наташка знала, что дверь на улицу закрыта. Сопротивляться было бессмысленно: отбиться от двух крепких мальчишек на два года старше себя ей не светило. И показать себя им голой, дать себя подмыть, вообще вести себя несмышленой детсадовкой, тоже было совершенно невозможно. Лучше умереть, чем такой позор. А самым страшным было то, что девчонки старше ее, Наташкины кумиры и эталоны, не видели в происходящем ничего странного.
Тогда Наташка судорожно вцепилась в купальник обеими лапками, сквозь слезы храбро посмотрела на меня и сказала: «я… я не буду… я не хочу… я буду так… так…», вывернула сковородником нижнюю губу и заревела басом.
«Что значит так?», — строго спросил я. – «Спать ты собралась так? В купальнике прямо?»
Наташка с робкой надеждой закивала башкой.
«Я тебе покажу в купальнике!», — обрубая на корню ее мечты, отрезал я. – «Мало что целый день в мокром пробегали, так еще и спать в мокром? Воспаление яичников получить хочешь? Быстро снимай, пока по заднице не получила!»
«Я… я ма… маме… я папе расска… расскажуу-у», — сделала Наташка последнюю попытку.
«Хочешь — расскажи», — согласился я. — «Они мне только большое спасибо скажут. Спать она намылилась. В мокром. Чтоб заболеть. А неприятности потом у нас с Мишкой из-за тебя будут! Мы вас сюда привезли, и мы за вас отвечаем перед родителями. А ну, снимай, пока ремень не взял!».