Подошли почти к самому повороту на Хамелеон… и тогда я сказал: «вот мы и пришли». Сердце заколотилось… но я поскорей, чтобы не застесняться, начал сбрасывать с себя одежду. Кроме всего прочего, очень хотелось в море: солнышко припекало — будь здоров. Раздеваясь, я весело болтал и шутил, а девочки стояли в замешательстве. Вместе с шортами я стянул с себя и трусы, впервые в жизни оказавшись с обнаженным хуем перед девичьими взглядами. Этот момент не сразу запечатлелся в сознании, хоть нагода ягодиц и щекотнула нервы; но тут же я увидел, что девочки пристально, не стесняясь, смотрят на мой хуй, и от этих взглядов его будто искрами пронзило — он стал подыматься. И по телу побежали стыдные молнии… Я был голый перед девочками… никогда не думал, что одно это способно доставить такое наслаждение.
«Ну же?» — спросил я, и Надя решилась первой: сложив мольберт на песок, она принялась развязывать купальник, глядя себе под ноги. Я подбадривал: «не стесняйтесь, здесь это не принято, здесь наоборот — в одежде неприлично ходить». Примеру Нади тут же последовали Лиза с Леной, и их грудки, такие обворожительные, что мне захотелось заплакать, обнажились почти одновременно.
Груди у них были умилительные, свеженькие, сосочками врозь, упругие, идеальной тугой формы, хоть и все разные: у Лизы большие, пухлые, с бледно-розовыми сосками, тоже большими; у Лены — смуглые, изящные, а сосочки — темные, почти коричневые и маленькие, комочками-«вишенками»; у Нади грудки были поменьше, пиками, как у козочки, и соски конусообразные и ужасно славные, как у ребенка. Ребенком она, в сущности, и была, как и две ее подруги.
Дальше они заколебались, и я сказал «Молодцом, девочки! Какие смелые! Остался всего один шаг!» Тут Лиза оглянулась на подруг, словно ищя у них поддержки, улыбнулась, встретилась взглядом со мной, тут же его опустила, и — взялась обеими руками за трусики и начала спукать их. Щечки ее были розовые; она была от смущения неуклюжей, и дважды потеряла равновесие, стоя на одной ноге. Наконец она осталась полностью голой и сказала, будто оправдываясь — «вот такая я бесстыдница». Тут Надя говорит с озорной улыбкой — «а мы ничуть не лучше» — и рывком стянула трусы с Лены. Та взвизгнула — «ах, ты!..» и сделала то же самое с Надей. Девочки завизжали, воплями перебивая смущение, и я, почувствовав общую волну, схватил Лизу и Надю за руки, — «побежали купаться!» И мы с визгом и воплями вбежали в довольно-таки холодную воду.
Морская водичка — по контрасту с припекающим солнышком — озадачила, как всегда, и мы остановились на берегу. О наготе и стеснении тут же будто забыли — так пробрала морская прохлада. Ну, я-то не забыл, конечно, и девочки, наверно, тоже — просто делали вид. Я обливался внутри сладкими соками, глядя на голые девичьи попки и письки, и хуй мой торчал уж вовсе неприлично. Тут же мы все стали брызгаться, обливаться, визжать — и в такой вот возне ринулись в воду.
Мы так навозились, наплюхались и набесились, что все табу очень скоро были забыты; хватали, ловили и хлопали друг друга — у меня в руках постоянно были то грудки, то ножки, то попка… Нагота, возбуждение, отсутствие запретов, холодное море и ослепительно жаркое солнце слились в такое яркое впечатление, что описать его я не смогу.
Когда мы, усталые, счастливые, выходили из воды, в нас не осталось ни капли стеснения. Мы попадали, как груши, на гальку, лежали какое-то время без движения, изредка пересмеиваясь по инерции, а потом солнышко припекло, и Надя достала крем от загара. Все протянули руки, она плеснула каждому по капельке, и мы принялись мазать себя; очень скоро Надя мазнула Лизе нос, и через секунду мы все мазали друг дружку, хихикая и вживаясь в новые ощущения.
Никаких запретов не было: я мазал девочкам груди — еще и говорил, что для сосков солнышко опасно, мол, и их надо обязательно смазать, — и девочки тоже мазали меня с ног до головы, задевая хуй. Женские руки, снующие по телу, приносили такое наслаждение, что я еле сдерживался, чтобы не застонать. И мне было невыразимо приятно мять нежные девичьи тела, их пухлые груди, плечики, попки — все было таким мягким и нежным, что я едва не плакал.
Надя на секунду наклонилась — достала что-то из своей сумки — и тут же снова принялась мазать меня. Я б ничего и не почувствовал, если б не ее озорная улыбка. Я перехватил ее смеющийся взгляд, посмотрел на ее руку — и вскрикнул, потому что она мазала меня синей краской из баночки! Надя засмеялась, я шутя возмущался… но Надина идея вдруг понравилась, из ее сумки была извлечена коробка гуаши, и три пары девичьих рук принялись обмазывать меня краской: Надя — синим и желтым, Лена — красным и черным, Лиза — белым и зеленым. Все этом проделывалось с визгом и кайфом: девочкам так же хотелось потискать голого мужика, как и мне — их. Я вначале протестовал для виду, но это было так убийственно приятно, что я умолк и только подставлял им разные части тела.
Женские руки, снующие по мне, дурманили голову; я только ждал с трепетом, когда они доберутся до хуя. И вот руки коснулись яичек — вначале робко, а потом все смелей и смелей. Ничего более приятного в жизни я не испытывал; было так хорошо, что я даже не мог говорить. Девочки, с каждой секундой расставаясь со смущением, вознамерились покрасить мой хуй во все цвета радуги, покрыть его узорами. Я был уже покрашен с ног до головы, краска стягивала мое тело, волосы и бороду; девочки сами перемазались, как мурзилки — лбы, носы, бока и волосы у всех были разноцветные. Я пошире раздвинул ноги и, уже ничего не стесняясь, урчал от удовольствия.
Лиза первой рискнула завести разговор на эротическую тему:
— Тебе приятно?
— Да-а-а…
— Очень приятно?
— Да… Разве не видно?
— Видно. У тебя такой обалдевший вид…
— По НЕМУ тоже видно. Смотрите, как он радуется, когда его трогают такие красивые девочки…
— А как по нему видно?
— Ну… видите, какой он большой?
— Это эрекция! Да?
— Да… О-о-о…
Я был готов кончить. Но тут дело приняло совсем неожиданный оборот (хоть в глубине души я и предчувствовал, что так будет). Надя спросила:
— Ты сильно возбужден?
— О-о-о…
— Бедный… Девочки, а девочки, — а давайте бросимжребий! Кто вытащит, того Игорь лишит девственности.