Мы с другом – большим, махровым, подлецом — в далекие «застойные» времена любили «снимать» женщин на улицах. На рестораны не было денег и, самое главное, не было желания сидеть в дыму и глохнуть от шума, ибо в те времена оркестры не играли, а шумели. Нам хотелось шептать, а не кричать в ухо комплименты. Даже танцуя томный медленный танец, обхватив даму за полнеющую талию и притиснув к грудной клетке ее мощный бюст, невозможно было прошептать ей на ушко нежное слово – только прокричать! Да и финансовые затраты!.. Словом, мы, бедные студенты, бравировавшие подчас, своей бедностью, приноровились охотиться на улицах. Я, наблюдая и анализируя «работу» друга, на скорую руку разработал теорию успешного знакомства на улицах и в автобусах. Теория была многократно проверена на практике и включала в себя всего три пункта:
Пункт первый– «острый глаз», второй – «наглая невозмутимость», третий – «тонкий расчет»
Мы шли по улицам и тренировали «глаз». Мы научились с одного взгляда определять, кто есть кто. Эта – голодная, пойдет куда угодно, у этой – с интимной жизнью все в порядке, не стоит и время терять, у той – никого нет (глазками стреляет), но расчетливая, явно ищет только жениха. Нет в глазах секса. У другой – глазки, как аметист, облитый маслом, но хитренькие. Эта куда угодно не пойдет, скорее всего, поведет к себе и познакомит с мамой. А вот эта — в самый раз! Парня у нее нет – на всех смотрит с оценивающим интересом — вид достаточно «блядский» — готова хоть в пекло, и в то же время – молодая, красивая, с прекрасной фигурой, стройными ножками и попкой на отлете.
Найдя с помощью «острого глаза» нужную кандидатуру, мы переходили к пункту второму. Надев на физиономии невозмутимость – чтобы не теряться, не тушеваться, не улыбаться заискивающе, но и не сорваться в пошлость – мы, выждав подходящий момент, подходили к жертве. Я был стройным, высоким и красивым (сейчас-то толстый, осевший к земле и рожа… в три дня не…), поэтому дамы клевали исключительно на меня. Друг мой внешними достоинствами не обладал, зато скрытые (до поры) мужские достоинства у него были на высоте. Если сжать пальцы в кулак и мысленно отсечь мизинец с косточкой – это и будет головка моего друга. Звали его… ну, скажем, Виктор. Хотя мы предпочитали в те времена, называть друг друга по отчествам. Он – допустим, Борисыч, я -… ну, скажем, Иваныч. Так вот, головка – кулак, без мизинца, диаметр ствола – в точности совпадал с диаметром запястья. Ну и длинна соответствующая.
Но женщины об этом узнавали позже. В начале же, приманкой выступал Ваш покорный слуга. «Наглая невозмутимость» позволяла нам в автобусе не обращать внимания на невольных слушателей, на улицах спокойно подходить и говорить любую банальность. Девушки – из тех, кого высмотрел «острый глаз», были поражены нашей уверенностью и безропотно соглашались познакомиться.
Затем в действие вступал «тонкий расчет». И как подпункт – «ступенчатая хитрость». Если женщине, даже «без комплексов» сказать – пошли на трах, она оскорбится. Если сказать – пошли погуляем – согласиться, хотя конечно, знает, чем эта прогулка закончится. Эта первая ступень. Далее. Если сказать – пошли в кусты, будем трахаться – не пойдет ведь, даже, если очень этого хочет. Но если сказать – идем «на лоно природы» пивка попить, поговорить – пойдет. Вторая ступень. Ну и так далее. Никого мы не насиловали. Я – во всяком случае. А друг… ну, так он же подлец!..
Друг был действительно подлец. Мог, что называется, «продать за копейку». Его вечно мокрые, толстые губы сделали бы честь любому негру. Близко посаженые масляные глазки – всегда блудливо шныряли. Но для «блядохода» — партнер незаменимый. Потому и терпел я, до некоторого предела, все его подлости и мерзости.
В тот вечер, о котором я хочу рассказать, мы «сняли» двух «телок», и поехали «на природу». Вино – вермут. Стакан – украденный в автомате, брызгающем газировкой. Закуска – коржик. Все, как положено студентам тех лет, а так же бомжам и бичам. Мы, по счастью, относились к первым. Выпили, посидели на травке, и моя вдруг засобиралась домой. Не помню совершенно ни лица ее, ни имени, да это и неважно. Свалила она. Я вывел несостоявшуюся подругу на дорогу, остановил такси и отправил ко всем чертям. Дальше начинается то, о чем я, собственно, и хотел рассказать. Тогда не знали слова вуайеризм, но люди-то были с теми же слабостями. Домой идти не хотелось. «А посмотрю-ка, как там Борисыч управляется!»
Вечер уже подернул легкой дымкой кусты и деревья. Этот теплый летний вечер, накрывающий уютным сумраком обнявшиеся парочки в сквере, позволяющий бичам собирать бутылки, после пикничков «на природе», а мне обещавший подарить неведомые ранее ощущения! В слове «подглядывать», есть что-то запретно-постыдное. Недостойное парня. Все – трахают, а ты подглядываешь! Позор! Другое дело, слово «вуайеризм»! Это не стыдно, это в инете сплошь и рядом. Не знал я тогда этого слова, но и не испытывал стыда, может, потому, что в те времена у нас почти ежедневно были новые подруги. Не страшно и подсмотреть. Ведь завтра – сам буду проделывать то, за чем сейчас понаблюдаю.
Темнеет. Легкая дымка стелется между кустами – кто-то костерок запалил. Иду примерно, в том направлении, где Борисыч с подругой сидеть должны. Сидеть? Может, уже и лежат? Подруга, звали ее Рита, в тот вечер выпила слегка на выпускном вечере – окончила техникум – потом решила погулять с сокурсницей, тут мы и подвернулись…
«Платье ее должно белеть в сумраке, — соображаю, — найду, пока не стемнело». Одела Рита на выпускной вечер белое платье, почти как на свадьбу. И жених у нее уже был. Какого черта потянуло ее расслабиться, погулять неизвестно с кем, неизвестно где, да еще и в сумерках?! Вот сокурсница правильно сделала – свалила, почувствовав запах жареного. А Рита – не почувствовала. Закружилась у нее голова – от вина, от танцев на вечере, от свободы, от жизни, в которой не будет теперь нудной учебы. Решила еще погулять… и встретила Борисыча.
Иду, не спеша, осматривая кустики, оглядываясь – не прошел ли мимо – пытаюсь вспомнить тропинку, по которой мы забрались в чащу. Нет, нигде не белеет платье «невесты» Риты, неслышно и голосов – ни звонкого женского, ни приглушенного, словно из могилы, Борисычева. Останавливаюсь, в тоске оглядываю в последний раз потемневшие кусты, и собираюсь повернуть. Не судьба, значит, понаблюдать.
Но слышу – вроде, голоса вдали. Они? Или, может, те, кто костерком тут недалеко балуется? Нужно проверить. Ступая, как киношный ниндзя, иду по мягкой траве, вытягивая шею. Вроде, что-то белеет? Чуть ближе – так и есть: они. Сидят на травке, тихо беседуют. Оставаясь за кустом, присаживаюсь и я — в потертых джинсах сам Бог велел на траве сидеть. Закурить не рискую – учуют дымок, увидят огонек, прощай тогда вся затея. Борисыч, конечно, и ухом не поведет. А вот, девушка Рита может… что? Обидится? С чего бы? Просто, при свидетеле отдаваться не будет.
Сижу, голова из-за кустов торчит, наблюдаю. Друг, может, и видит – ему все равно. А девочка Рита – сидит спиной и это хорошо. Красивая девочка Рита… где-то там живет… Это стихи, что ли, детские… Да и не Рита, в стихах была, кажется… Ого! Он ее уже завалил!
Я вдруг почувствовал, как колотится сердце. Так вот она сладость подглядывания! Охота! Засада, маскировка, азарт – все, как полагается на охоте! Собственно, что я увижу издали? Задницу Борисыча, пляшущую между белых Ритиных ног? Да хоть бы и ближе подошел – все та же задница, ничего более. Но почему вдруг такой азарт? Боюсь, что они услышат мое дыхание, стараюсь сдерживать иоттого, наверное, задыхаюсь.
— Пусти! Ты что?! – вдруг гневно восклицает девушка. Борисыч что-то бубнит.
— Так, все! Пусти, немедленно!
Бедняга! Плохо она знает человека, с которым, на ночь глядя, рискнула пойти в рощу на окраине города пить вино. В тоне ее слышалось: «ты подлец, позволил себе непозволительное, я немедленно ухожу и больше тебя не знаю!» Борисыч продолжал бубнить, но отпускать жертву и не думал. Шуровал рукой. В полумраке белели обнаженные ноги Риты. Платье – ее красивое, белое платье – он задрал, как ненужную, привычно мешающую, вещь.
— Да ты что?! Пусти!! – в тоне все еще возмущение, но уже с нотками страха.
Девочка начала догадываться, что этот, навалившийся на нее человек, с маленькими, масляными глазками, просто так не отпустит. Не отпустит! А что? Что сделает? Неужели?.. Нет, не возможно! Этого же не может быть! Это бывает только с другими! Со мной – не может… Девочка привыкла, что ее всегда слушались. Она была красивая, стройная, капризная леди. И стоило ей чуть-чуть изменить тон, как джентльмены, окружавшие ее, становились послушными. Но этот!.. Да, она именно сейчас она поняла, что не все мужчины – джентльмены. Что есть и такие, на которых ее грозный, безапелляционный тон не подействует. Просто не может подействовать. Они будут смеяться, скалиться, может, отшучиваться, или откровенно издеваться над ее интонациями, но не отступятся. А значит?.. Значит… это случится. Сейчас. В темном парке, на траве, после стакана дрянного вина, с почти незнакомым поганым человечишкой!..
— Ну, пусти… — взмолилась Рита, — ну, пожалуйста, пусти!
Я смотрел. Был бы я Жаном Марэ – подбежал бы и отбросил насильника, а даме подал ручку и учтиво проводил до кареты. Ален Делон хорошо поставленным ударом заехал бы насильнику в челюсть, затем, хмуря, точенные брови на прекрасном, мужественном лице, подал бы даме ручку… А я – смотрел, затаив дыхание. Подлец я? Конечно. И, наверное, не меньше, чем тот, кто насилует. Что ж, подлость и предательство всегда было окутано для меня романтической дымкой. Да только ли для меня? Джон Сильвер – бессмертный персонаж великого Стивенсона – был… кто? Конечно же – пират, подлец, убийца, подонок!.. Но ведь… какой молодец! Умница! «В флибустьерском дальнем синем море…» — какого черта распевают эту песню, прославляя подлецов и грязных убийц?! Какого черта Коган написал эти стихи? «На судне бунт, над нами чайки реют!» Или: «но нам сказал спокойно капитан – еще не вечер…». Высоцкий тоже любил пиратов – убийц, подлецов, злодеев? Ну да, ну да – все, кто распевает, читает о пиратах – стыдливо отбрасывают их мерзость и низость. Романтика! Море, простор, штормы! А убийства?! А глотку перерезать – это как? Или ахилловы сухожилия – и выбросить за борт на корм акулам? Ах, мы этого не видим… И, черт побери, Стивенсон показал джентльменов – доктора Ливси, сквайра Трелони, капитана такими скучными, пыльными, до тошноты правильными, что становится муторно! Другое дело – Сильвер! Умница, силач, убийца, подлец, многократно предававший все и вся – это персонаж! Так что, господа, не судите строго подлеца, с учащенным дыханием наблюдавшего процесс изнасилования!
— Ну, Витенька, ну пусти… пожалуйста, — Рита молила уже почти со слезами. Борисыч шуровал рукой у нее между ног. Стягивал трусики.
— Ну, у меня же парень есть! Зачем мне это надо? Пусти!
— Ты че, девочка что ли? – донесся, наконец, голос друга.