— Ну как, госпожа ведьма?
Я отрицательно покачала головой и, не удержавшись, зевнула: Жабкинский мроед определенно начал мне надоедать. Третью ночь как проклятая обхожу село ночным дозором, но пока что не заметила его даже краем глаза.
Переступив порог корчмы, я прошла мимо разочарованного хозяина и устало плюхнулась на лавку возле печи, прислонившись спиной к теплой кирпичной кладке. Самое обидное, что мроед продолжал свою нехорошую антиобщественную деятельность. Убивать никого не убивал, но насиловал и обескровливал до полусмерти. Караулить по очереди было бесполезно, при появлении нежити сторож засыпал крепчайшим сном, и мроед неторопливо выбирал жертву среди домочадцев, предпочитая женщин посимпатичней и детей. Впрочем, не брезговал даже кошками, почему-то за исключением черных — видимо, не мог поймать в темноте.
Сегодня выбор паскудника пал на дочку кузнеца, уединившуюся с женихом на сеновале; по дороге в корчму я заглянула к несчастной девушке и выслушала от ее родителей много чего нелицеприятного в свой ведьминский адрес. Правда, когда я пригрозила вообще уехать, они мигом пошли на попятный и даже пообещали прибавить еще пару-тройку кладней к моему гонорару (на который скинулись все жители Жабок, кто сколько смог), но настроение у меня испортилось окончательно. Собственно говоря, оно и так было не ахти — без явных причин, что обидно вдвойне, ибо улучшению традиционными методами вроде принятия горячей ванны с душистыми травами, поедания сладких пирожков и перечитывания собственных путевых заметок оно не поддавалось, зато охотно ухудшалось по любому поводу. А тут еще этот мроед, будь он неладен!
— Ни живым, ни мертвым покою не дает, — в который раз жаловался корчмарь, просто чтобы отвести душу. Я слушала вполуха, давно уже зная наизусть обо всех происках неуловимой нежити. — Трех дней после похорон не пройдет — глядь, снова могила раскопана и голова у покойника отъедена, коли мужик. А коли баба — употреблена, так сказать, по прямому бабьему назначению! Уж и камни сверху наваливали, и чесноком обкладывали — ничего не помогает! Бывает, ишшо и чеснок погрызет, будто на закусь… Ей-ей, в следующий раз усопшего каким-нито ядом начинить надобно! Жаль, тьфу-тьфу-тьфу, что никто покуда на тот свет не собирается, а то уж был бы мроеду подарочек!
— А это идея, — задумчиво сказала я.
***
На мои похороны собралось все село.
Перед величаво плывущим гробом с радостными воплями бежали мальчишки и заливались визгливым лаем дворовые собачонки. Маленькая серьезная девочка несла огромную корзину с полевыми цветами, горстями бросая их под ноги похоронной процессии. Вдоль улицы, хихикая и перемигиваясь, толпился народ. Бредущие за гробом плакальщицы безутешно лузгали семечки и шепотом обсуждали последние сплетни, изредка вспоминая о возложенной на них миссии и начиная фальшиво подвывать: «А на кого ж ты нас покинула… « на мотив застольной «Рябинки». Количество желающих проводить меня в последний путь увеличивалось прямо пропорционально длине этого пути, что, увы, не могло не сказаться на качестве.
— Жалостливей, жалостливей! — сквозь зубы шипела я. — Устроили тут свадебный кортеж!
Увы, увещевания «покойницы» приводили к прямо противоположному эффекту — гроб начинал меленько содрогаться, снизу доносились сдавленные хрюкающие звуки, и я начала всерьез беспокоиться, как бы они вообще не уронили эту проклятую домовину.
Смотрелась я в ней, кстати, лучше, чем при жизни. Распущенные волосы золотисто-рыжим пламенем обрамляли припудренное мукой лицо, в скрещенных на груди руках покоился маленький букетик незабудок, трогательно оттеняющих снежно-белый саван. Единственным отступлением от правил были торчащие из-под него сапоги, а если приглядеться, то и заправленные в них брюки.
В гроб, разумеется, положили мой верный меч, а сзади брела осиротевшая Смолка, изредка наклоняясь и подбирая изрядно потоптанные процессией цветочки.
Кладбище располагалось на холме, к нему вела довольно-таки крутая дорожка, и гроб задрался чуть ли не вертикально. Пришлось упереться локтями в стенки, чтобы не вывалиться. Над головой проплывали старые березы, с удивленным карканьем кружили грачи и накрапывал мелкий дождик, не давая сосредоточиться на мыслях о вечном. К тому моменту, когда мужики наконец свалили гроб на землю и, утирая пот, отошли в сторону, я промокла насквозь и, кажется, одна птичка попала-таки на саван в районе подола, но приподниматься и проверять я не рискнула.
Прощаться со мной лично путем целования в хладный лоб никто не отважился. Выждав приличествующую случаю паузу, гроб закрыли крышкой и опустили (по ощущениям — раскачали и бросили) в загодя вырытую яму. Корчмарь, по праву моего хорошего знакомого возглавлявший похоронный кагал… тьфу, процессию, подошел к краю могилы, стянул шапку, откашлялся и громким прочувствованным голосом завел:
— Возрыдайте, сельчане, ибо скорбь наша целика и безмерна. Сегодня мы провожаем в предпоследний путь…
Видимо, имелось в виду, что после встречи с мроедом меня проводят в последний. Поминальщики покорно возрыдали, то и дело срываясь на хихиканье, что, впрочем, вполне можно было списать на расшалившиеся нервы.
— … богомерзкую ведьму, чьи непотребные деяния ославили ее на всю Белорию, Волмению и Винессу… о чьей похоти и корыстолюбии ходили легенды… чьим именем пугали непослушных детей и лечили икоту…
Печальные смешки перешли в скорбный хохот.
— … и да упокоится душа ее отныне и навечно, дабы не пришлось нам разрывать сию могилу и пронзать ее осиновым колом для верности…
Я с трудом удержалась от соблазна «воскреснуть» прямо сейчас. К счастью, «напутственная» речь подошла к концу, корчмарь зычно высморкался (кажется, прямо в могилу), сказал: «Дык пущай же провалится она прямиком в преисподнюю; да будет так», — и по крышке застучали комья земли.
Спустя несколько минут утихли и эти звуки; беспечальные селяне разошлись отмечать мою своевременную кончину.
— Ну, наконец-то я толком высплюсь, — мрачно сказала я, умащиваясь поудобнее и закрывая глаза.
Разбудило меня тихое царапанье по крышке. Мигом придя в себя и нащупав рукоять меча, я приготовилась выступить в привычной роли неприятного сюрприза. Чтобы мроед особенно не надрывался, а я не задохнулась, гроб закопали неглубоко — просто присыпали землей, даже не прибивая крышку, и теперь чьи-то осторожные руки почти бесшумно сдвинули ее в сторону.
У меня в ногах темным силуэтом маячил незнакомый мужик с заступом. Вернее, мужичонка — мелкий, обтрепанный и непрестанно озирающийся по сторонам.
— Ку-ку, — угрюмо сказала я, выждав, пока его внимание не обратится непосредственно ко мне. — Мроед, если не ошибаюсь?
Несколько секунд мужик тупо таращился на севшую в гробу покойницу, потом выронил заступ и заорал тонким бабьим голосом, забирая все выше и выше. Когда воздух в легких кончился, «мроед» закатил глаза и, как стоял, рухнул на спину. Я растерянно почесала в затылке. Только кладбищенских воров мне для полного счастья не хватало! Наверное, из приезжих, ничего о розыгрыше не знал. Увидел, что помпезно хоронят какую-то важную особу — с дорогим мечом, в блестящих побрякушках, — и решил поживиться…
Я поглядела на небо. Судя по луне, до полуночи оставалось не меньше двух часов. Полнолуние — не слишком удачное для меня время. И тени слишком контрастные, мешают ориентироваться, и часть заклинаний не работает. Хуже того — в полнолуние на меня нападала беспричинная хандра и я готова была часами предаваться греющим душу размышлениям о полной никчемности моей, перевалившей за середину и неумолимо близящейся к закату двадцатичетырехлетней жизни, так что похороны пришлись как нельзя более кстати.
На тарелочке возле могилы лежал бутерброд с сырокопченой колбаской, последний дар для усопшей, тут же использованный оной по назначению. Я уже дожевывала последний кусочек, когда мужик наконец начал подавать признаки …