Меня всегда развлекали размышления маститых психологов и сексопатологов на тему однополой любви. Логика таких рассуждений приблизительно такова же, как мнения дилетанта-поэта, который сам шуруп в стенку вкрутить не может, о действиях… ну, предположим, электромонтера. Тут, граждане, нужно либо самим пробовать, а потом делиться впечатлениями, либо молчать вообще. А выслушивать идеи очередного научного светила о недостатках однополой любви — просто откровенно скучно.
Кстати, существует мнение, что более тридцати процентов женщин — скрытые лесбиянки. Вот уж не знаю, правда это или нет, но каждая пятая собеседница в разговорах по душам честно признается, что хотела бы «это попробовать». А уж моя alma mater, где я имела счастье отучиться без малого пять годков, просто кишела любительницами «розовой жизни». Сколько предложений тогда пришлось выслушать — не перечтешь. Чуть ли не каждая пьянка (а курс у нас был из общества явно не анонимных алкоголиков), заканчивалась в итоге зажиманиями возле стенки с предложениями уединиться. Случалось, соглашалась. Случалось, посылала куда подальше. И в том, и в другом случае не жалела о последствиях. Невинность моя осталась в далеком доуниверситетском возрасте, а в жизни я стремилась попробовать всего помаленьку, особенно не увлекаясь.
Но, как известно, и на старуху бывает проруха. Старуха (это я) по окончании высшего учебного заведения решила махнуть на моря в студенческий лагерь. Ну, студенческим он был только по названию. Вокруг него располагалось три горы, где дикарей было раз в пять больше, чем обитателей самого лагеря. И поскольку все постоянно ходили друг к другу в гости, грань между «горцами» и «цивилизацией» стиралась напрочь.
В один из теплых июльских вечеров дружная компания собралась возле палатки, именуемой в народе «Броненосец в потёмках». Хозяин ее, по слухам — капитан дальнего плавания, обладал тремя неоспоримыми достоинствами… звучным именем Аристофаний, редким гостеприимством и солидным капиталом. Каждый вечер перед «Броненосцем» собиралась разношерстная толпа, осушавшая бесчисленное количество бокалов… в смысле, пластиковых стаканчиков, за здоровье Аристофания и его сестры Танюхи.
Подобно своему брату — Мичману, как звали его друзья, — она отличалась буйным характером. Плюс совершенно сногсшибательная внешность. Мужики на нее слетались как мухи на мед, но благоразумно держали дистанцию, поскольку Аристофаний, демонстрируя накачанные бицепсы, с легкостью мог приподнять передок «Жигулей», а честь своей сестры блюл с рвением Цербера.
Танюха, живо откликавшаяся на кличку «Старпом», была блондинкой с пропорциями 90-60-90 и лицом Линды Евангелисты. В свои восемнадцать она уже успела прослыть роковой женщиной; ходили легенды, будто из-за нее даже кого-то успели пристрелить. Танька эти слухи не подтверждала, но и не опровергала.
Когда я подошла к «Броненосцу в потёмках», там уже собралась приличная орава. Старпом во всю силу своих могучих легких кричала, стараясь перекрыть мяуканье магнитофона и бренчание гитары…
— Обормоты! Кто может живо смотаться за водкой? Мичман нас субсидирует.
К Таньке рванулось сразу несколько человек.
— Тише, тише, безумные русские! Хватит только одного посланца. Витек, выруби магнитофон, он у тебя все равно тянет. — Она повернулась в мою сторону. — Ба, кого зрят мои очи! Опера Ля Скала! Эй, ты, гитараст! Отдай инструмент в руки профессионала!
Юноша с мутным пьяным взором, тщетно пытавшийся извлечь из гитары аккорд, приподнялся, протянул мне шестиструнку, споткнулся о чье-то тело и плавно спикировал носом вниз. Гитара жалобно звякнула, а молодой человек в поисках опоры ухватился за мои колени.
— Если ты ее сломал, я тебя покалечу! — Раздался рев Аристофания.
— Кого, Иру, что ли? — Полюбопытствовала Старпом, с интересом глядя, как я с брезгливым выражением лица отодвигаю от себя незадачливого музыканта. — Так она сама кого хочешь покалечит.
— Я про гитару, глупая! — Заржал Мичман. — Ходы на наш сторона, дорогая! — Широким жестом он протянул мне стаканчик со светло-коричневой жидкостью.
— Коньяк? — Вопросительно посмотрела я на него.
— Лучше. Виски! — Причмокнул губами Аристофаний.
— Моряк, не спаивай женщин! — Возмущенно заявила Танька. Слушай, Ирка, пей быстрее эту гадость и берись за гитару. Давай что-нибудь из «Воскресенья».
— По дороге разочарований снова очарованный пройду! — Взорвался многоголосый хор, как только я провела рукой по струнам. Инструмент, прямо скажем, играл неважно. Было такое ощущение, что если я и выпущу его из рук, то эти глухари на току все равно ничего не заметят. После «Воскресенья» мы вспомнили еще «Машину времени», «ЧайФ», «АукцЫон», «Крематорий»… В какой-то момент я тихо сплавила гитару первому подвернувшемуся молодому человеку и устало откинулась назад. Все-таки два часа пения без перерыва — это уже не для меня. Старею…
— Земля холодная, ляг ко мне на колени, — прошелестел над моим ухом тихий голос Таньки.
Я подняла глаза. Над моей физиономией смутно белело лицо нашей роковой блондинки.
— Спасибо. — Я прислонилась затылком к ее стройным ногам. Таня запустила мне в волосы свои длинные пальцы и начала их перебирать.
— Знаешь, — задумчиво проговорила она, — а у тебя красивые патлы. Хотела бы я такие же иметь.
— Да тебе, вроде, жаловаться не на что… — Я почувствовала, что ее руки как-то слишком бережно гладят меня возле основания шеи. Не скрою, эти касания мне очень понравились.
— Ира, я тебя умоляю, они у меня жидкие, как крысиные хвосты!
Я невольно засмеялась. Уж с кем- с кем, но с крысой Таньку никто не сравнивал. Я представила себе, как вытянулось бы лицо Мичмана, услышь он эту реплику своей сестры. Сам Аристофаний считал ее просто образцом красоты и порвал бы любого, кто усомнился в этом… Впрочем, таких камикадзе пока что не находилось.