Раз в год наступало долгожданное время отрыва: в отпуск, в отпуск! Прочь от постылого дома, пыли на книжных полках, от всех этих тяжестей, что давит, приминают к земле, напоминая о законе гравитации…
Макс, сладко посапывающий рядом в кресле, тоже из категории тяжестей, и, хотя на отдыхе он всегда под боком, его добрых сто килограммов живого веса не тянут и это поразительное чувство отрыва, полета не проходит…
Даже в тот момент не проходит, когда он, просыпаясь среди ночи, начинает шумно и тяжел, в тон мощному прибою за гостиничным окном, ворочаться, а потом тяжелой волной накатывает на нее, совершенно сонную, и она наперед знает дальнейший сюжет, все эти пятнадцать лет остающийся неизменным.
Полежав на ней, горячим дыханием плавя ее ухо, он сильным решительным движением коленей раздвигает ей ноги, а потом слепо тыкается в нее своей на удивление быстро твердеющей плотью, все никак не попадая. До тех пор пока она, изнемогая от его неловкости, не дотягивается рукой до его члена и не направляет его… И так все эти годы.
— Как вы сказали? — переспросила она услужливо склонившуюся стюардессу. — Мы сейчас идем на автопилоте? — она откинулась на спинку кресла, приоткрыла глаза и прошептала:
— Господи, как все, оказывается просто.
— Как просто, мы сейчас летим на автопилоте, — ответила эта девочка на ее вопрос, почему это первый пилот шляется по салону. Значит, этот толстобокий «Боинг» несется вперед помимо воли человека, и ничего уже не зависит ни от тебя, ни от первого пилота, очень импозантного мужчины, которому на вид лет сорок и во внешности которого все безупречно. И завораживающее своей мужественностью лицо, и сочная седая прядь в черных, как душа злодея, волосах, и гипнотически манящий взгляд темных глаз. Проходя мимо, он пару раз бросал откровенные взгляды на ее стройные ноги, открывшиеся, что называется, «от и до» в распахнувшихся полах цветастой пляжной юбки.
И наверняка он отметил своим цепким взглядом, как соблазнительно белеет на фоне загорелой кожи ослепительно белый треугольник трусиков. Она не стала поправлять распахнувшуюся юбку — черт с ней, в этот момент нас уже ведет по курсу автопилот, сидящий внутри нас, и вот уже он подает сигнал: когда летчик в очередной раз путешествовал мимо нее, она почувствовала, как мелкая дрожь проснулась в ее теле, а лоно наполнилось горячей влагой.
— Вам не по себе? — услужливо поинтересовалась стюардесса, коснувшись ее плеча.
— Нет… — после паузы ответила она. — Я, напротив, в полном порядке. Ведь, как вы верно только что заметили, мы идем на автопилоте».
Да, на автопилоте, поэтому все можно пустить побоку: приступы удушливого стыда, угрызения совести… Все побоку, вплоть до ошарашенного взгляда смуглого бармена, сосредоточенно трущего полотенцем стакан в ее любимом баре под тростниковой крышей, — там на оставшемся далеко внизу берегу, на дальнем краю пляжа…
На Тенерифе они оказались ее стараниями — ей очень хотелось попробовать настоящий серфинг.
Этот скалистый островок конечно же не Гавайи, но пару мест для катания там можно сыскать и скользить под нависающей над тобой волной, а потом выслушивать замечания Альберто, бронзовотелого итальянца лет двадцати пяти, профессионального серфингиста, всю жизнь проводящего в странствиях по миру.
Уже на второй день отдыха, ранним утром, когда на пляже никого не было, они с Максом искупались, отправились в бар выпить по стаканчику сока. Макс задремал, полулежа в шезлонге, а она осталась в баре, навалившись пышной грудью на высокую стойку, и тут услышала дыхание за спиной.
Потом чья-то прохладная и влажная рука легла ей на бедра, и вслед за этим прикосновением в ней включился какой-то чуткий автопилот, наполнявший приятной и тревожной тяжестью низ живота и напрочь гасящий сознание.
С этого момента ее уже нисколько не волновала опасная близость дремлющего Макса, ни присутствие рядом таращащегося на них во все глаза бармена… А он таращился и видел, как рука Альберто, проскользив по ее животу, поднимается к бюсту, сдавливает его и груди, в ответ на импульсивное движение его пальцев, буквально выпрыгивают из тесной полоски купальника и валятся на стойку. Ему было видно, как серфингист, опустив свои плавки, обнажает огромную, взметнувшуюся вверх плоть и поводит ей по округлым напряженным ягодицам этой впавшей в совершенную прострацию женщины.
А рука его тем временем проникает под ее бикини, оттягивает тонкую ткань, и пальцы долго блуждают по влажному после купания лобку, касаются входа в лоно и наконец раздвигают его мягкие створки.
Бармен звонко цокнул донышком стакана о стойку, но этот сигнал из внешнего мира до нее не дошел. Она уже плавно покачивала бедрами, помогая опустить купальные трусики к коленям, уже упиралась руками в стойку и, выгнув спину, чуть расставляла ноги. И так замирала, дожидаясь первого прикосновения мужской плоти…
Он входил медленно, изредка поглядывая направо, где в шезлонге спал ее муж.
Но ни его, ни ее это опасное соседство, кажется, уже не пугало.
Она глухо постанывала под ударами неуклонно наращивающего темп мужчины, ее большие груди колыхались и скакали, ее широкие покатые бедра исступленно раскачивались из стороны в сторону.
А он бил и бил в нее, всякий раз перед очередной атакой выводя член почти до конца. Чтобы с новой яростью обрушить его в сокровенные глубины этой впавшей в транс женщины.
Наконец, застыв на мгновение, они, одновременно и словно по какому-то молчаливому уговору, вздрогнули, и энергия пронесшихся по их телам судорог была настолько сокрушительной, что оба, распавшись наконец, мягко осели на песок.
А спустя пару минут женщина, быстро приведя свой пляжный туалет в порядок, как ни в тем не бывало стояла на своем месте, потягивая сок…
Потом бармен частенько видел, как они катались на доске под волной и этот итальянский парень брал ее где только можно было: на скалах, в воде, на водном велосипеде, — пока грузный ее толстобокий муж дремал в шезлонге.