Как провожают пароходы

Как провожают пароходы

Чалимся на марсельском рейде уже третьи сутки подряд. Штормовое, мать его в задницу. Пятый месяц в рейсе, команда по тихой сходит с ума. Третий вздыхает по своей Жанетт, оставшейся на берегу, сэконд (второй помощник) отдыхает после двойных вахт.

Я стою на палубе, когда телефонный звонок бьет вибрацией в кармане. Танька. Моя золотоволосая Танька. Натуральная кукла Барби. Плевать на ветер, который крепчает, плевать на то, что между нами х*й знает сколько морских миль и сухопутных километров.

— Танюша, — ору, пытаясь перекричать эти гребаные волны, — буду месяца через два. Сейчас в Чили, потом Япония, потом домой. Осталось чуток.

— Саша, — шепот раскалывает небо надо мной. Она шепчет, а я глохну, — извини меня…

Сколько человек может не дышать? Минуту? Две? Я не дышал вечность. Потому, что мир умер. Вместе со мной. И к чертям дыхание, оно уже ни к чему. Она. Меня. Бросила. И этот звонок был всего лишь данью уважения. Типа, уйти по-человечески.

Она сказала, что хочет быть с кем-то, а не одной.

— Танька, — я не могу шептать, я могу только орать. Потому, что я хочу, чтобы она меня услышала. А между нами так много километров, — я могу уйти с морей.

— Не надо, Саша. Ты не уйдешь. Не ври хоть сам себе.

Сотовый раскалывается о борт, жалобно раскидав по палубе запчасти. Она всегда права. Моя задница обросла ракушками уже очень давно. Я не брошу это бл*дское море. Оно вьелось мне под кожу, я давно растворился на его дне. Оно дышит вместо меня. Оно и сейчас наблюдает за мной, подмигивая седыми волнами. Я хочу стать морем, рыбой в его глубине, камнем на его дне. Он (камень) туп, спокоен, и, падла, счастлив. У него нет любимой, которая только что насрала тебе в душу и сожрала твое сердце. Я хочу тебя взять в ладони, камень, чтобы почувствовать твой вековой холод. Протягиваю руку…

— Григорьев, ты куда? Стой, бля…

Иванов сбивает меня с ног, врезает в живот кулаком и я сгибаюсь пополам, опускаясь на палубу.

— Ох*уел, что ли? — орет он мне. — Сука, чуть за борт не нырнул.

Колочусь лбом о борт, я хочу, чтобы болела голова, а не сердце, которого нет. Но ни х*я не помогает, начинают болеть и сердце, и голова.

— Падлападлападла…

Подходит чиф (старший помощник), спрашивает: «Что случилось?», матрос отвечает: «Не знаю, таким нашел».

Чиф уходит, Иванов дергает меня за плечо:

— Саня, да что с тобой?

— Танька, — отвечаю на автомате, — бросила.

Матрос сплевывает за борт.

— Вот, сучка. Подождать, что ли не могла? Давай ко мне. У меня пузырь таможня не нашла. Нажрешься в хлам, авось забудешься. Давай, давай, пойдем.

На подходе к Чили попадаем в штормягу. Жопа раскрывается в небе и поливает нас тугими сильными струями. Ох*евшее море, кажется, готово нас сожрать. Сухогруз ложится на волну под максимально острым углом. Спим в спасжилетах, готовые вскочить по первому свистку. Мастер (капитан) бледный, как мел. Судно постройки 1913 года вот-вот расколется на х*й, похоронив под своими обломками гордость торгового флота. Войдем в историю России вторым «Титаником».

Х*ня, выдерживаем и это. Так просто экипаж российского сухогруза не возьмешь. Чего не скажешь о самом корыте, которое вместо обещанной Японии шкандыбает домой, потрепанное сбрендившей стихией.

И, подходя к дому, я понимаю, что впервые… Впервые за несколько лет меня никто не встречает с цветами у трапа. Да на х*й цветы, хоть бы мелькнула на причале знакомая челка с огромными голубыми глазами под ней. И губки, сложенные бантиком, и тихий шепот в плечо: «Сашенька, а трахни меня прямо здесь. Я так по тебе скучала».

Помню, как кровь приливала в пах от одной этой фразы и я мчался домой на всех попутных. Открывали двери и заваливались прямо в прихожей, срывая друг с друга одежду. Сил дойти до спальни не хватало ни ей, ни мне.

Впервые заметил, что стены моей (уже моей, не нашей) квартиры уныли и безрадостны. Надо покрасить их в розовый цвет. Почему? А х*й знает. Чтобы повеселее было. Открываю шкаф. Она почти ничего не взяла. То ли постеснялась, то ли… Кто их разберет, этих баб. Вдыхаю оставшийся запах ее тонких духов, которые я привозил ей из Франции. Чувствую шевеление в штанах. Хули, я был в рейсе шесть месяцев.