Лето уже назвалось августом, у меня продолжались каникулы, а мама была в отпуску. Время в школе или на тренировках хоть не на долго отрезвляло, влечение отступало и становилось ужасно стыдно и мерзко. Теперь же я всецело отдался желанию, больше ничего на свете не волновало. На финише мастурбации, трезвомыслие возвращалось, но организм юноши слишком быстро восстанавливается. Изображая хозяйственную деятельность по дому или чтение, на самом деле я был одержим лишь желанием.
Мозг лихорадочно строил планы соблазнения мамы, продумывал каждый следующий шаг. Член, в эти дни, практически не приходил в спокойное состояние, балансируя между сильным и полу возбудением. Мне больше не хотелось скрывать эрекцию и я перестал надевать трусы под спортивные штаны. Первое время наглел не сильно и следил за тем, чтоб колом член, при маме не стоял. Если мама бы и посмотрела на мой пах, то до неприличия явного возбуждения бы не увидела.
Ну, выпирает писка сына, так возраст такой, что же делать. Если опасности прямого взгляда не было, скажем, мама шьёт, читает или стоит спиной, то я совсем освобождал его из штанов, и так ходил по дому. От сознания нахождения при маме с голым членом, возбуждение усиливалось и получалось огромное удовольствие.
За долго до прижиманий к маме во время ночных чтений, я стал легко, будто нечаянно касаться её днём. Ежедневные бытовые хлопоты и узость домашнего пространства создавали для этого прекрасные условия. Пока я не заподозрил маму в непротивлении сыновьему влечению, прикосновения были наивны и еле-заметны даже мне самому. В то время я больше наблюдал за мамой, наслаждаясь бытовой эротикой, лишь изредкаотваживаясь скользнуть по её телу внешней поверхностью кисти.
Попка притягивала больше всего, нагнувшись за кастрюлями, метя пол, мама непроизвольно соблазняла меня линиями плохо скрытыми под лёгким летним платьем. К моему крайнему сожалению, мама не демонстрировала ни каких по настоящему соблазнительных сцен. Не дефилировала в прозрачных пеньюарах; с томной грацией итальянских актрис, не поправляла чулок; не полола грядок в купальниках бикини; всё было слишком прозаично. Но даже того, что я видел, вполне хватало для поддержания возбуждения на уровне лёгкой слабости и сухости во рту. Виновником слабости, очевидно, был мой неутомимый дружок-стоячок, пожиравший всю энергию юного организма.
Мама не замечала интереса к себе, без внимания оставались подглядывания, прикосновения, прижимания и пятна от них. Мои «ухаживания», не встречая сопротивления, становились всё отважней, а уверенность в счастливой развязке крепла день ото дня. В самом деле, что отвратительного в моём желании, кто от этого пострадает? Что плохого в том, что два человека, по доброму, обоюдному согласию вступят в любовную связь?
И потом, кто лучше мамы, самого близкого человека, мог научить такому деликатному искусству как физическая любовь. В августе эти мысли уже не покидали, мама всё время была рядом и я стал, буквально, преследовать её. От былой робости не осталось и следа, я всё смелее использовал каждую возможность потрогать её. Как-то, склонившись, она мыла банки в ванной. Такая поза мгновенно заводила, без колебаний я направился к ней.
Сантиметрах в тридцати позади мамы располагалась стиральная машина, я стал протискиваться между ними боком, будто что-то хотел взять с подоконника. Как бы из желания ненароком не нарушить мамино равновесие, я взял её за бёдра, член, в боковом движении, упруго прошёлся по одной ягодице, вминая мамино платье углубился в промежность, и пополз по другой. Получилось слишком откровенно, пальцы ощутили как мама напряглась и замерла.
Сердце оборвалось, сейчас она должна была выпрямиться в развороте к сыночку и заорать: «Ах ты, свинёнок паршивый, да что же ты, бессовестный творишь?!». В оцепенении я несколько секунд смотрел в окно и ждал. Ничего не происходило; мама, мирно, продолжала мыть банки. Моя решительность вернулась ещё быстрей, чем дезертировала. На обратном пути я проделал тоже самое, только ладони легли уже на мягкую попку.
Близость с матерью, в моём сознании, становилась всё реальнее. Стоило ей оказаться спиной или боком, склониться к столу или к духовке, моя рука сразу тянулась к её бедру, талии или попке. Иногда она отстранялась от меня, предупредительно выпрямлялась, но гораздо чаще я достигал желаемого. Теперь можно было подойти к нарезающей морковь маме, обнять за талию и задать какой ни будь «умный» вопрос. Не глядя на меня, она отвечала, я спрашивал ещё, а рука опускалась к бедру, возвращалась назад.
Теперь уже, без какой бы то ни было натяжки, можно сказать — я лапал мамины прелести. В тот период, мама практически не смотрела на меня прямо. Не скрывать возбуждение в штанах вошло в привычку на столько, что я перестал надевать футболку, дабы хоть подолом прикрыть слишком откровенную эрекцию, а порой и вовсе высвобождал, упруго покачивающийся снаряд. Мои приставания становились всё настойчивей, хотя я всё ещё заботился о возможности сделать шаг назад.
Следы моего внимания теперь должны были оставаться и на маминых платьях, потому что я часто скользил или уж, совсем нагло, упирался в маму членом. Подходил, обнимал, спрашивал – «что делаешь?», свободной рукой высвобождал член, благо мама не смотрела, и упирался. С каждым разом я всё больше смещался из положения «сбоку», в положение «сзади». Нельзя сказать, что я был уверен в успехе на сто процентов, верить – верил, уверен — не был.
Мама сидела в холле, строчила швейной машинкой шов на блузке. День был солнечный и я оделся как обычно, лёгкие спортивные штаны на голое тело. С утра мы уже виделись с мамой и я даже успел поприставать к ней. Видимо для того чтоб унять мою назойливость она велела выполнить пару поручений по дому. Задания выполнялись мной с большим энтузиазмом, если только не лишали меня возможности быть рядом.
В противном случае, скрипя сердцем, я бросал все силы и энергию на выполнение поручения, чтоб скорее вернуться назад. Не оборачиваясь ко мне, мама приняла рапорт об успешно выполненном деле и поставила оценку «молодец». Она казалась поглощена работой, поэтому без опасений, я достал член из штанов, и глядя на маму стал медленно онанировать. Очень быстро возбуждение стало на столько сильным, что захотелось прижаться к ней, но она сидела на не очень высоком стуле и мой член, случись маме оглянуться, оказался бы на уровне её лица.
Сомнения заставили спрятать его обратно. Я подошёл вплотную, взял маму за плечи и сделал небольшое движение тазом. Думаю, мама очень хорошо поняла, какой орган только что уперся ей в лопатку, она повела плечами, как бы стряхивая меня, но я нагло продолжал прижиматься. Мама не выдержала, оставила работу и отталкивая меня локтём встала из-за стола, бросив мне на ходу – «Иди к чёрту», она ушла в гостиную.
В движениях и тоне не было и намёка на строгость, наоборот, мне почудилось что-то игривое и задорное. После секунды замешательства я последовал за ней. Мама уже лежала на диване, лежала спиной ко мне. Не веря в своё счастье, я подлёг к ней, обнял за талию и прижался всем телом. Мама бёдрами толкнула меня: «Отстань поросёнок». Её тон воодушевлял, я прижался сильней шепча: «только чуть-чуть, мам».
Что значило моё «чуть-чуть» я и тогда не знал, и теперь не понимаю. Мама затихла и я подумал, что могу делать всё что хочу. Правая рука оказалась внизу, двигать ею было сложно поэтому, я просто прижал её к маминой ягодице, левой чуть погладил её мягкий животик, скользнул на бедро. Потом отстранился, оголил мокрый от смазки член и упёрся в самый центр попки. Перевозбуждённый мальчик даже не успел как следует прижаться, как почувствовал эякуляцию.
Скачок с дивана, попытка сдавить уретру и возвращение члена в штаны, были единым, молниеносным движением. Я пришёл в себя в ванной, снял штаны с огромным мокрым пятном, шагнул под душ и стал приводить себя в порядок. Как обычно после семяизвержения постучалась совесть, на душе стало скверно, от мамы неудобно.
Я вышел из дому и уселся на крыльце. Минут через двадцать, скрипнув дверью, показалась мама. Я привстал ей навстречу, а она очень тепло, хотя не сильно, обняла меня одной рукой за плечи и одобрительно улыбнулась. Ну, или мне так показалось. Почти тут же, у ворот послышался шум, к нам пришли гости.
В ту ночь я так и не заснул. Возбуждение было на столько сильным, что меня лихорадило: тряслись руки, плыла голова, подташнивало и бросало в жар. Я знал, что нужно только дождаться утра, дождаться ухода отца на работу, и мама станет моей. Под утро, всё же, удалось забыться. Очнулся довольно поздно, отца уже не было дома, но радоваться было не чему – мама собиралась в город, это минимум часа четыре.
Чтобы убить время, ушёл на речку, потом слонялся по дому, пробовал читать. Мамы не возвращалась. День так и пропал без толку. Видимо событий в нём не было совсем и памяти больше не за что зацепиться. Наступила ночь: отец смотрел вечерние новости, мама, весь вечер усталая и серьёзная, пошла в спальню. Я не выдержал и минут через пять отправился к ней. За два года влечения это был самый безрассудный шаг.
Отец просматривал новости от корки до корки, проницательность и наблюдательность не были его сильными свойствами, по этому подозрения относительно сына и вспышка страшного слова «инцест» в его сознании были мало вероятны. И всё же, загляни он, чуть позже, в комнату… Свет не горел ни в зале, ни в спальне, глаза не сразу привыкли к темноте и силуэт мамы на кровати проявился постепенно. Постель разложена не была, мама лежалав одежде.
Не в силах больше сдерживаться я лёг к ней и обнял. Эту ночь моя память восстанавливает очень плохо. Мама лежала тихо, не произнесла ни слова, хотя я знаю – она не спала. Помню что прижался, помню что гладил бедро, помню сладкие судороги в паху и извержение в платочек. Всё опять прошло слишком быстро. Однако, в этот раз я не слишком расстроился. Вопрос обладания мамой уже казался решённым, только затянулся на лишние 24часа. Спокойный от уверенности в завтрашнем дне, а может от утомления, я отправился спать.
Перемена произошедшая в маме за ночь была поразительна, такой я не видел её ещё никогда. Одного взгляда было достаточно, чтоб понять, что сегодня сексуальных игр не будет. От всей фигуры веяло суровой неприступностью. Прошёл день, другой, мама оставалась твёрдой как гранит. Пара поползновений коснуться её, на третий или четвёртый день, напоролись на жёсткий с заметной примесью горечи взгляд.
Я отступил и на новые попытки не решился. Сознание что всё кончено пришло как-то быстро. Я мучался догадками, искал причины перемены и приходил в отчаяние. Через две недели терзаний решился поговорить с мамой, прямо сказать ей о своём влечении. Долго готовился, примерял каждое слово и довод, однако, в решительный час, мне снова понадобилось возбудить отвагу мастурбацией.