Однако волнительных воспоминаний мамы, уснувшей в неплотно запахнутом халате, присевшей и на миг открывшей моему взгляду ноги глубоко выше колен, наклонившейся за столом, когда в декольте видна её грудь без лифа, и главное мамы переодевающейся становилось больше с каждым днём и они всё настойчивей врывались в эротические грёзы.
Самым не приятным в этом было то, что воспоминания возбуждали сильней фантазий, и следовательно вытесняли их. Всё чаще вместо фантазирования, я стал вспоминать мамины ноги, спину, блеснувшую белизну трусов. И конечно, однажды стал при этом поглаживать член. Я ещё не сознавался себе в том, что член сейчас встал на маму, уверял себя, что это просто абстрактный образ. Прошло ещё несколько времени мучительной беготни от правды, прежде, чем ужасное свершилось.
В один, не знаю уж счастливый или роковой день, я признал что ни кто так сильно не возбуждает меня как родная мама. Признался что хочу прижаться к ней всем существом, почувствовать упругость её тела, жадно ласкать груди, бёдра и попку, дрожащей от волнения рукой залезть в её трусики и всей ладонью почувствовать её горячую писку. Наконец сорвать с неё всю одежду и глубоко, по самые яички войти в её сочное влагалище.
Ещё не всё было так безнадёжно, ещё положение могло быть спасено, появись в моей жизни женщина, но этого не случилось.
Жизнь переменилась вместе с осознанием моего странного влечения. Теперь со школы и тренировок я спешил только домой, мне нужно было скорей оказаться рядом с мамой и подглядывать за ней, хотя бы просто наблюдать как она занимается хозяйством. Ужасно томительно тянулось время её возвращения с работы, ни что не могло отвлечь от мыслей о ней. Я заходил в родительскую спальню и располагал зеркальные двери шкафа, так чтобы в их отражении открылся дополнительный вид.
Сделать это из-за расположения той точки, откуда единственно возможно было подглядывать, было очень сложно. Дело в том, что путь в комнату отца и матери лежал через скромных размеров гостиную, одновременно служившую и кабинетом и моей спальней. Здесь плечом к плечу, стояли два больших книжных шкафа, письменный стол и диван, на ночь становившийся моей кроватью. Его с большими усилиями разложили после покупки, да так и оставили. Вот в самом углу этого дивана и располагался мой наблюдательный пункт.
Перед тем как мама проходила к себе, я занимал это место и притворялся погружённым в усердное чтение. Сердце бешено колотилось в груди и по телу пробегала знакомая дрожь, я прилагал усилия для сохранения внешнего спокойствия и замирал. Как правило, меня ожидало разочарование, старая дверь хоть и не запиралась на защёлку, этой функции она была вовсе лишена, но зазор оказывался слишком мал. Да это было так, дверь, за годы служения, изогнулась таким образом, что плотно не закрывалась.
А уж на степень не плотности влияла только теория вероятности. Но уж если везло, я старался впитать каждый момент, каждую секунду зрелища. Мама подходила к шкафу, бросала короткий взгляд на своё отражение, скрестно захватывала подол платья и стягивала его через голову. Либо чуть потянув набок, расстегивала молнию, приспускала юбку ниже колен и вышагивала из неё. Платье, юбка, блузка, в зависимости от того, что было на маме в это раз летели на кровать.
Потом она запускала пальцы под капрон и освобождалась от колготок. Она всегда делала это стоя, и всегда немного теряла равновесие. Неудобно заломив руки, дотягивалась до застёжки на спине, расстёгивала лифчик, делала лёгкий толчок плечами вниз и вперёд, от чего бретельки оказывались почти у локтей, а чашечки падали на ладони. После этого лифчик повисал на мамином пальчике, и отправлялся к другим вещам на кровати. Дальше мама доставала из шкафа халат или домашнее платье, быстренько набрасывала на себя, и представление завершалось.
Уборка вещей с пастели в шкаф, уже не привлекала внимания её сына. От созерцания бытового стриптиза мой дружок приходил в полный восторг, удлинялся, на сколько мог и обильно выделял смазку. Чтобы скрыть его состояние я прижимал его наверх, к лобку, а резинками трусов и спортивных фиксировал головку. Теперь оставалось дождаться удобного момента и хорошенько подрочить.
Всё происходящее напоминало прыжки в воду с вышки: перед новой высотой испытываешь страх, неуверенность, волнение, но остановиться уже нельзя, делаешь шаг, оказываешься будто в другом измерении, и только в воде возвращаешься в реальность, наслаждаясь переживанием. Через некоторое время, покорившаяся высота становится привычной и что-то толкает на новый, более высокий рубеж. В отношении мамы следующим этапом было подглядывание за ней в ванной. Далось мне это довольно просто, окно комнаты выходило в сад, а вид внутрь закрывала обычная матерчатая занавеска. Нужно было только слегка отогнуть её краешек в нижнем углу. Я так и поступил.
Когда мама, в очередной раз, пошла принимать душ, её сын уже прильнул глазом к щели. Опасаться было нечего, из освещённой комнаты видна только чернота ночи, и я в полной мере мог наслаждаться прекрасным видом. В ванной мама была совсем не тороплива, движения спокойные, немного уставшие. Положила ночнушку на стиралку, глядя в зеркало над умывальником, расстегнула халат, сняла,повесила рядом с полотенцами, постояла с полминуты, стянула трусики и я первый раз, в сознательном возрасте, увидел маму совершенно голой.
Светлая, молочная кожа, небольшие груди, животик с еле заметными складочками, крепкие ноги, круглая без дряблостей попка, треугольник лобка, покрытый тёмными волосами. Маме было уже больше сорока, и даже сквозь возбуждение я получил ещё и эстетическое наслаждение, почувствовал нечто похожее на гордость за неё. Дальше я наблюдал весь процесс принятия душа, после чего мама, подсушила кожу, прикладывая полотенце ко всем частям тела. Как мама станет одеваться не стал смотреть, решил что лучше оказаться в комнате до её выхода. С этого вечера я любовался наготой мамы при каждом возможном случае.
Скоро и этого стало мало, мне захотелось коснуться её. После работы мама любила вздремнуть на диване минут сорок. Если быть очень осторожным, рассуждал я, она не почувствует во сне, и даже если проснётся — успею отдёрнуть руку, она не поймёт. Я сидел за письменным столом и для правдоподобности смотрел в учебник. Вошла мама, мы перебросились парой фраз, потом заскрипел диван, и наступила тишина.
Я затаился, прислушиваясь к каждому шороху, вскоре дыхание мамы стало тихим и ровным. Пора. Нужно было пристроиться на диване рядом с мамой, будто устал читать сидя. Мои движения были невесомы и осторожны, всё же диван заскрипел на столько сильно, что мама забеспокоилась во сне. Я не боялся разбудить её, в том, что я лезу на диван ничего необычного не было, мне и прежде случалось сидеть рядом со спящей мамой. Я устроился и затих. Затихла и мама.
Сделав усилие над собой, протянулся к бедру, и легонько, как сапёр, самыми кончиками пальцев опустился на мамин изгиб. Рука нервничала, и плохо слушалась, с полминуты я больше ничего не предпринимал, потом медленно стал опускать ладонь. Кисть легла на бедро и замерла. Ничего не происходило, я ожидал гораздо большего, ладонь, мёртво лежащая на мамином бедре возбуждала, но не столь ярко. Отважиться на поглаживание было слишком рискованно, а стимулировать член другой невозможно, из-за скрипа дивана. Я убрал руку и стал просто смотреть на мамину попку.
Как-то ночью, наверное был одиннадцатый час, раздевшись и укрывшись одеялом, я лежал и читал перед сном. Вошла мама, уже в ночнушке, достала с полки нужную ей книгу и села за стол. Мы часто засиживались до позна за чтением, это было нашим общим увлечением, точнее любовь к литературе была унаследована мной от мамы. Гораздо позоднее я узнал, что много читающий библиотекарь – скорее исключение, чем норма.
В доме всегда было много книг, и с каждым годом количество всё множилось. Полки книжных шкафов с трудом вмещали лощённые тома русских и зарубежных классиков, коим отводились самые почётные места. Ниже располагались книги исторические, приключенческие, фантастика. «Всякая всячина», в основном в мягком переплёте, ещё ниже. И наконец в основании лежали тяжеленные словари и энциклопедии. Мама обсуждала со мной прочитанное, выражала своё мнение о героях и авторе, слушала моё, спорила как с равным.
Она вообще относилась ко мне как к личности, не сюсюкалась, не тискала, уважала мои взгляды и самостоятельность суждений, интересовалась проблемами, поощряла любовь к спорту. Наши отношения были скорее дружескими. С ней было интересно и легко обсуждать любые темы, кроме секса. Об этом мы не говорили никогда, даже в форме шуток. Однако, я отвлёкся от случая той ночи. Итак, мама села за стол и погрузилась в чтение.
Я знал, что минут через двадцать она, по обыкновению, пересядет на мягкий диван. Поскольку сын ложился ближе к стене, места было достаточно. Мама садилась на край, иногда поднимала ноги и прикрывала их моим одеялом, могла, полулежа, опереться на локоть, но никогда не ложилась совсем и не забиралась полностью, как того хотелось мне, под одеяло. Не знаю, как эта мысль не приходила мне в голову до того; мама ведь сидела рядом и почти касалась меня.
Мы читали под свет одной лампы и ничего удивительного в том, чтобы подвинуться чуть ближе и, потом, устраиваясь удобнее, как ни будь «забыть» руку у её попки не было. «Устраиваться удобней», поправлять одеяло, тянуться за чем ни будь можно было сколько угодно раз, выглядело это вполне невинно. При этом рука, бывшая в «контакте», хоть и легонько, тёрлась о маму. Всё пошло удачно с самого первого раза, затем я становился всё смелее, а контакт всё плотнее.
Я очень возбуждался от этой игры, и однажды решил коснуться маминой попки членом. Вначале, я делал это не вынимая его из трусов. Ложился на спину, опускал, слишком высоко торчащий, член на нужный угол, выжидал немного, и поворачивался обратно. Мама сидела, боком и спиной, поэтому моих приготовлений видеть не могла. Ощущение от упирающегося в маму члена были очень сильными, и чем плотней я прижимался, тем интенсивнее они становились.
Естественно волнительней всего было решиться сделать это, выпустив дружка из трусов. Проблемой была смазка, её обильность. Даже прижимаясь в трусах приходилось сначала подсушить головку трением об одеяло. Первые разы, я только чуть касался, но возбуждению было этого мало, оно требовало большего, и я повиновался. Не знаю, на самом деле мама ничего не замечала, или вид делала, только когда она пошла к себе после очередной «близости», на ночнушке красовалось совсем не маленькое пятно.
Под сорочкой всегда были плотные трусы, и возможно благодаря этому она не ощутила влажность. С другой стороны, как можно не замечать пятен, особенно появляющихся периодически? Я задавал себе этот вопрос, и возбуждение шептало: «Конечно знает, она зрелая женщина, она знает всё и это ей нравится». Скорей всего, сквозь половое влечение, я видел только то, что хотел. А хотел я маму, для успеха нужно было её согласие, молчаливое устраивало вполне. Нужно ли говорить, что скоро я само убедился.
Были «на моей стороне» и веские доводы: мать и отец очень плохо ладили, они скорее не жили, а сосуществовали вместе. Будь такая возможность они бы, непременно, разъехались. В посёлке, близ небольшого городка, завести любимого мужчину и сохранить связь в тайне было невозможно. По этому, мама непременно должна была быть сексуально неудовлетворённой. И это в рассвете лет.