— Я так чудесно никогда нe еблась!.. – простодушно призналась Ирка, прикипая ко мне, сжимая вокруг члена кольцо набухших страстью половых губ. Наконец она содрогнулась в бешеном оргазме и, откинувшись на спину, устало отплыла, одаривая своей наготой и небо и море.
В радостной возне мы и не заметили, что к нам довольно близко подплыла моторка, с которой крайне загорелый банабак крикнул развязно:
— С горячей еблей, салаги!
Ирка показала ему кулак. Хохоча, хулиганы сделали вокруг sac вонючий вираж и унеслись, как говорится, в сторону моря. К счастью, они не возвратились.
Расположившись на принесенной простыне, мы залегли отдохнуть на берегу нашей лагуны. Дело близилось к часу дня, солнце шмалило с африканской яростью и Ирка накрыла меня рубашкой, чтобы я не сгорел с непривычки. Редкие облака плыли по застиранному, выцветшему небу, не принося прохлады. Самозабвенно пели жаворонки. Стрекотали кузнечики, море дремотно разлеглось у наших ног, тоже отдыхая. Муравей деловито пробежал по иркиному бедру, наткнулся на непроходимую чащу ее лобка и, обходя преграду, задержался на розовом клиторе. Я сдул наглеца и поцеловал ее как раз промеж слегка разведенных ножек.
Солнце доконало-таки нас и, ополоснувшись в море, мы лениво тронулись в обратный путь. Брели медленно, то и дело по колено заходя в теплую прозрачную воду. Иногда бурые, как пакля, водоросли обволакивали нам ступни, мы сбрасывали их, смеясь. Казалось, даже солнце пахло йодом. Вода, верилось, была умиротворенной и безопасной. Редкие облака плыли высоко и недоступно. Мы размахивали руками, смеялись, целовались. Падали поминутно на влажный песок, кувыркались. Снова медленно и счастливо шли, посмеиваясь.
Придя домой, мы насладились прохладным душем и сели перекусить вчерашними разносолами. Тонька с Танькой поминутно забегали на кухню, находя для этого все новые и новые поводы. При том они внимательно нас рассматривали, затаенно посмеиваясь.
— Кыш отсюда! — погнала их Ирка.
— Как ты думаешь, — не выдержал я, — они о чем-нибудь догадываются?
— Еще чего! — прошептала моя чувиха, зачем-то построже запахивая на коленях свой блядский непокорный халатик.
Потом мы разошлись по комнатам и вскоре мертвецки уснули сном праведников.
III
В пятом часу меня разбудила тетя Люба, первая вернувшись с работы.
— Не проспи молодость, шалунишка!.. — сказала она, ласково потрепав меня по щеке. Я понял, что слово «шалун» у них у всех на языке, как у некоторых мужиков слово «блядь» — просто сорное слово. Протирая глаза, я исподтишка посматривал на тетю Любу, определяя, не догадывается ли она про наши с ИркоЙ игры. Вроде, установил я, не догадывается. Я повеселел и решил сделать ей на радостях комплимент:
— Ты такая добрая, Люба, что если б я не был твоим племянником, то поцеловал бы тебя на счастье…
— В сладком деле родство не помеха… — ответила тетя Люба, улыбаясь. — Приходи вечером к нам с Танькой пить морской чай, — нацелуемся!.. Через час прибежала тетя Нина, размахивая телеграммой.
— Вот, девочки, китобойная база послезавтра отшвартуется в Одессе, надо срочно ехать встречать Пашку! — по-южному громко запричитала она, бестолково суетясь по квартире. Я уже знал, что Пашка — последний по счету претендент на нинкины руку и тело третий механик с китобойной базы «Советская Украина», которого она исправно по полгода ждала из рейса в Антарктиде.
— Валерка, собирай чемодан! — скомандовала она, одарив меня печальный взглядом. Через пятнадцать минут они уже бежали на автобус.
Выбрав момент, когда на кухне никого не оказалось, Ирка шепнула мне, что придет ко мне ночью, только при условии, что я разбужу ее в первом часу. Дверь к себе она обещала оставить открытой, не запирать.
Я пообещал ей в ответ, что не просплю. Она вскоре, игнорируя присутствие на кухне тети Любы, побежала в ванную и долго вымывалась перед сном. Потом они с Тонькой уединились в своей комнате, чтобы, как они нам объяснили, пораньше улечься спать. Я-то знал, как Ирка устала за день и как ей хотелось до намеченного часа хоть немного отдохнуть.
После ухода Ирки с Тонькой, в ванну и под душ забрались Люба с Танькой. Затем мы с тетей Любой и Танькой устроились ужинать на кухне. Я не забыл о любином приглашении на морской чай и строил разные предположения о том, как она собирается устранить Таньку.
Некоторое время спустя мы втроем пошли к ним в комнату и начали смотреть телевизор. Свет Люба выключила, комната освещалась лишь отблесками экрана. Любина «крепость» оказалась славно заставленной. Кpомe дивана-кровати для Любы, кушетки для Таньки и отличного серванта еще одну стену занимал огромный платяной шкаф. На тумбочке-баре у трельяжа мерцал новейший «Рубин». В одном из углов изгибал лебединую шею торшер, под которым тоже был встроен небольшой бар.
Подрегулировав телевизор, тетя Люба усадила меня в глубокое черное кожаное кресло смотреть мультики, а сама, спрятавшись за открытой дверкой платяного шкафа, с наслаждением сбросила халат, оставшись нагишом. Думая, вероятно, что мне ничего не видно, она сбрызнула густые волосы да лобке и под мышками какими-то духами.
Между тем, в одном из зеркал расположенного рядом с телевизором трельяжа мне всебыло отлично видно.
У нее, ничего не скажешь, отличное тело, у этой Любы. Стройная спортивная фигурка могла бы кого угодно ввести в искушение. Прекрасной формы бедра круто переходили в осиную талию, а над плоским девичьим животиком агрессивно торчали небольшие, как у моих школьных подружек, очаровательные груди, увенчанные крупными пунцовыми сосками, напоминавшими плоды шелковицы, росшей во дворе этого гостеприимного дома. Ни за что бы не сказал, если бы не знал, что ей 28 лет и что она мать 10-летней Таньки. Повертевшись перед зеркалом, встроенным в дверь платяного шкафа, Люба накинула только коротенькую, едва ниже письки, совершенно прозрачную комбинашку не нашей выделки и вышла из своего убежища.