— Да ножичком разрежь, — донесся хриплый голос.
— Так сымем, — ответил высокий тенор, — вещь красивая, Маньке своей отнесу, а то она как разденется, лярва, так одно рванье. Как на нее глянешь — сразу падает.
— Не надо, пожалуйста-а-а, — Ленка взвизгнула и замолкла.
— Я второй, — произнес хриплый.
Вразвалинах стало совсем темно. Голова болела страшно. Кряхтя, я постарался принять более удобное положение. Тут же около меня оказался один из бандитов.
— Очухался, курва! Лежи тихо, иначе… — он легонько полоснул ножичком по рубашке.
Или это была бритва? Во всяком случае, моя любимая рубашка была располосована чуть ли не надвое.
— Дрын, — раздалось из темного угла, — иди, твоя очередь.
— Ну и как она? — бандит спрятал нож, и стал не спеша расстегивать штаны.
— Да лежит, сучка, не подмахивает.
В углу, насколько я, привыкнув к темноте, мог разглядеть, осталось два человека.
— Нич-чо, сейчас у нас она будет все делать, — процедил Дрын и, обращаясь к Ленке, добавил: — Видишь сучка, перышко? Если я буду тобой недоволен, я его тебе вставлю на пару сантиметров.
— Не надо, — хрипло прошептала Ленка, — я все сделаю…
Те, кто удовлетворил свою похоть, светили огоньками сигарет, сидя на полу у стенки. Ни шуточек, ни сальных подробностей. Суровые мужики, ничего не скажешь.
— Выше ноги! — раздалось из угла, — Выш-ше, с-сука, — Дрын захрипел и, по-видимому, бешено заработал тазом.
Раздались частые мокрые шлепки. Через минуту он поднялся, тяжело дыша. Напрягая зрение, я разобрал в углу раскинутые Ленкины ноги и быстро двигающиеся белые ягодицы последнего бандита. Он, очевидно, был не так привередлив, как Дрын и довольно быстро кончил. Изнасилованная Ленка свернулась калачиком и тихо плакала. Все шестеро мужиков теперь сидели у стены. А где седьмой? Как я понял, Витька-интеллигента среди них не было. Не захотел участвовать в групповом изнасиловании? Или наоборот — был первым, а теперь куда-то ушел?
— Лежать, сука, — один из парней метнулся в угол и толкнул пытавшуюся подняться Ленку. — Братва, кто хочет по второму разу?
— Да подожди, перекурим, — устало вздохнул кто-то.
— Ну, тогда я… — весело сказал парень и стал расстегивать брюки.
И какого черта все они натянули штаны? Все равно снимать еще по паре раз! Да, Ленке достанется. Это ей не Вадим с этим, как бишь его, Михаилом! Тут шестеро и все, вероятно, оголодавшие. Ее будут насиловать, пока насытятся полностью, с запасом на будущее. И помочь ей — да и себе — невозможно. То ли, ночью стало тише, то ли у меня обострился слух, но я теперь отчетливо слышал всхлипывания Ленки и сопение парня. Второй раз они будут кончать не так быстро. А уж потом и вообще… Потом… потом. Что они потом с нами сделают? Когда сполна насытятся Ленкиным телом? Сопение парня стало яростнее. А Ленка начала тихо стонать. Затем громче, затем ее стоны заглушили пыхтение насиловавшего ее бандита.
— Да ты смотри, — бросил кто-то, — лярва-то сейчас кончит.
Парень сопел, как бешенный. Ленка, стиснув зубы, чтобы не заорать, протяжно мычала. В развалинах стало совсем темно. На столе кто-то зажег свечку, но она освещала лишь ту часть комнаты, где стоял стол. А я, что — хотел бы видеть сцену изнасилования? Вспомнилось возбуждение от Ленкиного рассказа об изнасиловании ее Вадимом и Михаилом. А сейчас? Я прислушался к себе. Нет. Совсем ничего. Ленка вдруг, не в силах больше сдерживаться, сладострастно заорала. В углу опять копошилось несколько тел. Видимо, стоны жертвы подействовали на бандитов возбуждающе. А у меня начали болеть перетянутые веревкой руки. Что будет с ними дальше? Вначале потеря чувствительности, потом гангрена? Впрочем, до этого я вряд ли доживу… Ленка теперь не затихала ни на минуту. Стоны, переходящие в крики, затем, после кульминации, опять тихие стоны. Затем опять нарастание и через короткое время — вновь оргазм. Как там это называется, у сексологов? Мульти… Мультиоргазмный тип возбудимости, что ли? Ее сладостные стоны заполняли комнату. Может быть, все же, я что-то и чувствую? Чуть-чуть, самую малость…
— Ну-ка, сучка, возьми за щеку, — донеслось из угла.
— Да не мешай! Блядь, сбоку тогда пристраивайся, — сказал тот, кто в данный момент пользовался Ленкиным телом.
Если бы не болели руки, если бы не угнетало опасение за наши судьбы, может быть, я и почувствовал бы некоторое запретное наслаждение… А так — почти ничего. Даже Ленкины стоны, внезапно ставшие глухими, так сказать, с французским проносом, меня совершенно не волновали. Разве что, чуть-чуть. Опять вспомнился рассказ Ленки и мое тогдашнее возбуждение. Да, все же воображение — это одно, а реальная жизнь — совсем другое.