Когда его руки освободились, он не поторопился снять повязки с глаз. Лишь сел и потер кисти, видимо, всё-таки перетянутые слишком туго. Развязывая ноги Стаса, я бросил взгляд на его запястья – на них остались отчетливые красные следы.
Я с сожалением опустил голову, но по-прежнему молчал, дрожащими пальцами путаясь в узлах.
Стас легонько оттолкнул меня, и спокойно принялся за узлы сам. На его глазах больше не было платка, и я даже застыдился своего обнаженного вида.
Справившись с обеими путами, Гущин обернулся ко мне, растеряно смотревшему на него из-под одеяла. Всё это происходило в угнетающем молчании. Нервно тикали бесившие нас обоих настенные часы, показывая без четверти четыре.
— Стас… — я опустил глаза, лицо начинало гореть. – Станислав Дмитриевич…
Что я мог сказать ему? Смягчающих мою вину обстоятельств, как не ищи, не было.
Я услышал, как Стас горько усмехнулся.
Мне хотелось броситься к нему на шею и просить прощения, но он, скорее всего, не оценил бы такого порыва, а оттолкнул бы меня и вышел вон.
Но что держало его здесь сейчас?
Я бросил на него виноватый взгляд и понял: я молчал, потому что мне было стыдно, он – потому что искал слова. Не найдя их, он просто взял моё лицо в ладони и поцеловал.
Я неуверенно отвечал на его поцелуй, как будто не я вовсе был инициатором длившегося здесь действа – но, в конце концов, раскрепостился и отдался в его объятия, подавшись Стасу навстречу всем телом. Мы молча сближались снова, и на этот раз он сам, нежно и неуверенно, проталкивал свой член в глубь меня. Я стонал, извиваясь под ним, хватая в утреннем сумраке его губы, и тихие скользкие звуки становились всё громче от ускоряемого нами темпа.
Стас, похоже, делал это с мужчиной первый раз – но пораженный всей необычностью и невозможностью для его моральных принципов этой ситуации, возбуждался так сильно, что я задыхался от его бешеных ласк и поцелуев. Черт знает, что это между нами произошло тогда – взаимное примирение, или просто одного из нас не отпускал алкоголь. В любом случае, это было, и останется в моей памяти одним из самых ярких воспоминаний.
— Стас… Ммм… — я дышал слишком сбивчиво, чтобы сказать что-то большее.
— Саш… — он прикусил мою нижнюю губу, склонившись надо мной, и железный талисманчик, свисавший с его шеи, защекотал мою кожу. – Ооох…
Он дернулся очень резко, вогнав в меня член, насколько это казалось возможным, и замер, нависнув надо мной. Глаза его были закрыты, брови – болезненно сведены у переносицы. Но это была не боль. Стас сжимал в кулаках простыни, изливая в меня новые ручьи густой спермы.
Моё тело снова свело судорогой, и мышцы туго сжимали член, находящийся всё еще внутри меня.
— Да, да… О, Стас… — я вцепился в его плечи мертвой хваткой, и не отпускал, пока волны оргазма не отпустили меня. После того, как я затих, и конвульсии стали тише, Стас вытащил из меня свой член и устало упал на диван рядом со мной.
Мы снова сбивчиво дышали и не произносили ни слова, и под нервное тиканье часов наступало мутное, снежное февральское утро.
На этот раз он прервал молчание, сверля взглядом высокий потолок гостиной.
— Саш, ты хоть понимаешь, что это?…
Его вопрос был двусмысленным, а может, и трехсмысленным, или даже больше. В любом случае я ответил фразой, о которой думал в тот момент:
— Ты не должен был… я знаю.
Он кивнул и перевел на меня уже совершенно трезвый, но не искрящийся как раньше взгляд. Он был потерянным, и одновременно каким-то сожалеющим.
— И ты… — его голос снова приобрел знакомую хрипотцу.
— Всегда, — кивнул я, и мы поняли друг друга без каких либо лишних слов.