Я даже забыл отлить. Я сидел на горшке и пытался понять, что Леха делал у Ритки. Будить в шесть утра её рано, да и не стал бы он после этого пытаться незаметно от неё выйти. Может, проверял, нет ли там меня? Вот это похоже. Хотя стоп! Он бы тогда не реагировал так спокойно, увидев меня с моим стояком недалеко от Риткиной двери. Ну, не трахал же он Ритку — он же её брат! Может зайти к Ритке самому и спросить? Ещё чего не хватало — в таком виде и со стоящим членом! А вдруг она спала и не в курсе, что он у неё был? А вдруг он что-то у неё брал или что-то ей положил? А может он маньяк, который тащится от вида голой спящей девушки? Да нет, с его-то внешностью девок у него, наверное, хоть отбавляй. В общем, голова шла кругом.А может у Кешки спросить? Так Лёха приказал молчать! Да, скорее всего, спал Кешка. Ещё нарвусь на презрительное: «Тебе-то какое дело?». А, ну их всех!
А через два дня на физкультуре, в раздевалке, когда Кешка, повернувшись ко мне голой задницей, надевал плавки, я увидел на его ягодицах ярко алые шрамы и кровоподтеки.
«Кешка, что с тобой!» — я заорал, как ненормальный, указывая на раны пальцем. Кешка резко обернулся, двинул меня кулаком в подбородок, схватил одежду и убежал.
Черт с ней с обидой, хоть и лучший друг он мне. Но кто же, кто мог так издеваться над Кешкой? Да и когда — он все время со мной, целыми днями. И почему не пожалуется Лёхе — тот надерет задницу кому угодно! Правда, что-то Лёха пить стал частенько. Ну, мне хотя бы мог сказать, паразит!
А тут ещё и с Риткой тоже стало твориться что-то неладное. Всегда веселая и жизнерадостная, она стала дёрганной, пугливой. Раньше я проводил в её комнате несколько часов в день, и нам обоим от наших невинных игр было хорошо. А теперь, как только Лёха приходил с работы, она гнала меня из комнаты в три шеи.
3.Пьянка
Через три дня Лёха уехал на спортивную базу в Лемболово, наказав нам «не шалить» и «слушаться мою маму». Ритка заметно ожила. А Кешка, невинный Кешка, шарахающийся от любой предложенной ему рюмки вина или протянутой сигареты, вдруг вытащил из школьного ранца две литровые бутыли молдавского сухача и брякнул на стол. «У нас что, пьянка намечается?» — я вылупил на него глаза. «Да, так, повод есть. Я кое-какие решения принял» — у Кешки заиграли желваки, а лицо стало злым и некрасивым.
Ритка быстро сообразила что-то из закуски, явно мало на три здоровых юных тела, но я притаранил от матери кусок колбасы и вареной картошки. Так что стол, можно сказать, ломился от яств. «За что пьем?» — я уставился на Кешку. «За милых дам, за то, чтобы они были счастливы» — закусив губу, Кешка медленно и торжественно «чёкнулся» с Риткой. Та с недоумением тоже поглядела на Кешку. Я думал, что он прикалывается, но слишком серьезным было его лицо.
С непривычки мы быстро наклюкались. Я обнял Кешку и стал пороть чепуху про вечную мужскую дружбу, которая не сравнится ни с какой любовью к женщине. Ритка как-то оттаяла, развеселилась, много хохотала и целовала обоих. И я, совершенно забыв всякий стыд, усаживал её себе на колени и пьяно настаивал: «Ты, Ритка, будешь моей женой!». Она делала вид, что вырывается, подначивала Кешку заступиться за сестру, а тот всё больше мрачнел и супился. Его глаза сузились и от них веяло таким холодом, что нам с Риткой стало не по себе.
«Ладно, мальчики, пора спать! — она быстро сгребла посуду и поволокла её на кухню. Кешка встал, и, не говоря ни слова, на нетвердо держащих его ногах поплелся в свою комнату. Во мне же продолжало плескаться веселье. На ум пришли дурацкие шутки: «Сейчас я её напугаю!». Я залез под её кровать, скрываемый свисающим до пола покрывалом, и притаился.
Ритка долго не шла, и меня начал разбирать сон. Я положил голову на её домашние пушистые тапки и довольно быстро отключился…
4.Насилие
-А ты думаешь мне легко?» — кто-то тряс Риткину кровать.
— Ты думаешь, что я железный? Мне 25 — и я не трахаюсь, потому что не могу привести сюда бабу — некуда. А бегать по бабам — некогда: вас кормить надо! Я что, обречен дрочить до старости, да и то, дождавшись, когда Кешка уснет? Всего делов-то — пару раз в неделю переспать со мной. С тебя не убудет. Небось с Вовкой (это он про меня!) вовсю обжимаетесь? А-а? А может и потрахиваетесь?».
Я лежал ни жив, ни мертв, не веря своим ушам. Этого не можетбыть. Чтобы Лёха такое говорил Ритке! Своей сестре! Может он нанюхался чего-нибудь или укололся?
— Ну, что ты мелешь! Ты пьян, уйди! — Риткин голос дрожал. — Лёшка, я же твоя сестра, да не могу я! У меня от одной этой мысли всё внутри переворачивается. Да и девушка я ещё!
— Ах, девушка! Это ещё надо проверить. А может прямо сейчас, а? — на кровати началась какая-то возня. Слышался скрип матраса, шорох белья, Лёхино сопение и срывающийся на слезы голос Ритки: «Уйди! Уйди, пьяный скот! Сколько раз тебе повторять — не могу я!». Потом раздался грохот, и Лёха растянулся на полу вдоль кровати. Наверное, Ритка дернула на себя одеяло, потому что под кровать проник свет, и моя испуганная физиономия оказалась прямо перед Лёхиным лицом.
Несколько секунд он ошарашено пялился на меня. Потом его лицо исказилось злобой:
— Говоришь, девушка? — зарычал он. — А с ним ты каким местом общалась? — он собрал в кулак рубашку на моей груди и выволок меня на свет божий. От ярости он даже побелел. У Ритки глаза стали квадратными.
— Вот этому сосунку, этой желторотой мрази, — Лёха со всей силы меня тряханул, — ты делаешь всё! И сосёшь и отдаешься. А для меня, который ради тебя горбатится день и ночь и света божьего не видит, тебе ласки жалко? Сука! Что ж ты нашла у него такого, чего нет у меня?
-Лёха, погоди, всё не так … — я пытался вставить хоть слово в защиту Ритки.
— Заткнись, паскуда! — он треснул меня наотмашь по щеке. Я рухнул на пол. Лёха подбежал к двери и запер её на ключ. Ритка забилась в угол кровати и с ужасом глядела на него. Сквозь расплывающиеся в глазах круги, я видел, как Лёха, рвя пуговицы и молнии, начал срывать свою одежду:
— Я тебя сделаю на его глазах, пусть учится, гадёныш! — он был в полуобморочном состоянии. Его сумасшедшие глаза не отрывались от Ритки. Та была близка к шоку и делала бешеные усилия, чтобы не закричать. Я начал понимать, что сейчас он будет Ритку насиловать, прямо при мне. Видимо алкоголь сделал своё дело. Я с трудом разогнулся и, качаясь, встал между Лёхой и Риткой: — Не дам!
— Что-о-о! — Лёха в изумлении уставился на меня. — Ты не дашь? Ты! Мне! Не дашь!? — он не мог даже поверить, что слышит от меня такое. Потом что-то изменилось в его лице. Он скривился в мерзкой усмешке: — Дашь! Именно ты-то мне сейчас и дашь!
Он рванул на мне рубаху, от чего она треснула пополам. Защищаясь, я двинул его в лицо, от чего он рассвирепел ещё больше. Резкий удар в поддых заставил меня судорожно хватать ртом воздух. Я лишь чувствовал, как он срывает с меня всю одежду, оставляя нагишом. Сквозь пелену в глазах я вновь увидел его лицо и ткнул в него что есть силы кулаком. Он увернулся и так влепил мне в подбородок, что я без сил опустился на колени в полной прострации. Он схватил меня за волосы, поднял голову и нажимом на щеки начал раскрывать мой рот. Я видел, как он собирается его использовать — прямо перед моим лицом дыбился его член с оголенной головкой. Потом стало трудно дышать и сильные толчки начали разрывать горло. Тошнота выворачивала наизнанку. Сквозь боль и судороги я слышал Риткин визг, но Лёха не обращал на неё внимание.