1.Наша житуха
Нужно было что-то делать. Легко говорить — успокойся, перетерпи. «Всё будет». «Всё придёт в свое время». А куда деть свои 15 лет и вечно некстати набухшее хозяйство. А Ритка — вот она, всегда рядом и такая красивая, желанная и доступная, хоть и старше меня на год. Только как подступиться? Она вроде бы и подталкивает, дразнит, всё время показывает, что ещё шаг — и она твоя. А там: Сколько раз я представлял, что будет дальше! И как я ловко и умело доведу её до «кондиции», и как властно уложу на диван, и как неторопливо, твердо глядя в глаза, не спеша сниму с неё всю одежду, и она, трепеща и жарко дыша, потянет меня на себя, и только тогда я дам волю своей необузданности, заставив её сладко стонать в объятиях сильного и властного самца:
Да уж… Эти фантазии вгоняли меня в трепет, который заканчивался всегда одинаково. Ещё везло, если я был дома один, и ванна была свободна. А жили мы в коммунальной трехкомнатной квартире, где две комнаты занимала семья Ритки,а в третьей жили мы с мамой. У Ритки была своя комната, где и разыгрывались все мои фантазии. В другой комнате жили её братья: Кешка, мой ровесник, одноклассник и лучший друг, и Леха, 25-ти лет, классный парень. Всегда веселый, красивый, приветливый, заботливый и безотказный, вечно цыкающий на нас с Кешкой, чтобы мы не мешали ему слушать музыку. Ко мне он относился, как к младшему брату. Иногда я ловил на себе его пристальный, посерьезневший взгляд, от которого странно замирало сердце и становилось не по себе. Но потом он весело подмигивал, и всё становилось снова легко и просто. Он был Ритке и Кешке за отца и за мать (они оба погибли в геологической экспедиции). Лёху моя мать любила и старалась помочь, чем могла. Да и мне он очень нравился, и я отчаянно завидовал Кешке, что это его брат, а не мой. Все мы жили не богато, но, ей богу, весело, дружно и счастливо.
2. Так всё началось
Все посыпалось с того злопамятного дня, когда я, весь еще сонный, привычно выполз в шесть утра отлить. Утренний стояк изрядно оттопыревал трусы, но в это время обычно все спали, и я спокойно шествовал себе в туалет. Скрип двери Риткиной комнаты заставил меня разуть глаза, и у меня отвалилась челюсть. Тихо, крадучись, из неё спиной вылез Леха, осторожно прикрыл дверь и оказался со мной нос к носу. Я даже забыл про свой стояк — так я был изумлен. О нем напомнил мне Лехин взгляд, который окинул мою голую угловатую фигуру, сполз вниз и застыл на постыдной вздыбленности. Я был настолько ошарашен, что лишь спустя секунд пять спохватился и прикрыл трусы руками. Леха с видимым трудом оторвался от разглядывания моих рук, усмехнулся, а затем медленно провел всей пятерней вдоль моего голого тела, сверху вниз, от подбородка до низа живота: «Гладенький!». И жар его крупной руки заставил меня мелко задрожать, и ещё бесстыднее напряглась непослушная плоть. Обхватив мою шею и притянув голову к своему лицу, он медленно погрозил вытянутым вверх указательным пальцем: «Только молчок!». Потом повернулся и скрылся в своей комнате.
Я даже забыл отлить. Я сидел на горшке и пытался понять, что Леха делал у Ритки. Будить в шесть утра её рано, да и не стал бы он после этого пытаться незаметно от неё выйти. Может, проверял, нет ли там меня? Вот это похоже. Хотя стоп! Он бы тогда не реагировал так спокойно, увидев меня с моим стояком недалеко от Риткиной двери. Ну, не трахал же он Ритку — он же её брат! Может зайти к Ритке самому и спросить? Ещё чего не хватало — в таком виде и со стоящим членом! А вдруг она спала и не в курсе, что он у неё был? А вдруг он что-то у неё брал или что-то ей положил? А может он маньяк, который тащится от вида голой спящей девушки? Да нет, с его-то внешностью девок у него, наверное, хоть отбавляй. В общем, голова шла кругом.А может у Кешки спросить? Так Лёха приказал молчать! Да, скорее всего, спал Кешка. Ещё нарвусь на презрительное: «Тебе-то какое дело?». А, ну их всех!
А через два дня на физкультуре, в раздевалке, когда Кешка, повернувшись ко мне голой задницей, надевал плавки, я увидел на его ягодицах ярко алые шрамы и кровоподтеки.
«Кешка, что с тобой!» — я заорал, как ненормальный, указывая на раны пальцем. Кешка резко обернулся, двинул меня кулаком в подбородок, схватил одежду и убежал.
Черт с ней с обидой, хоть и лучший друг он мне. Но кто же, кто мог так издеваться над Кешкой? Да и когда — он все время со мной, целыми днями. И почему не пожалуется Лёхе — тот надерет задницу кому угодно! Правда, что-то Лёха пить стал частенько. Ну, мне хотя бы мог сказать, паразит!
А тут ещё и с Риткой тоже стало твориться что-то неладное. Всегда веселая и жизнерадостная, она стала дёрганной, пугливой. Раньше я проводил в её комнате несколько часов в день, и нам обоим от наших невинных игр было хорошо. А теперь, как только Лёха приходил с работы, она гнала меня из комнаты в три шеи.
3.Пьянка
Через три дня Лёха уехал на спортивную базу в Лемболово, наказав нам «не шалить» и «слушаться мою маму». Ритка заметно ожила. А Кешка, невинный Кешка, шарахающийся от любой предложенной ему рюмки вина или протянутой сигареты, вдруг вытащил из школьного ранца две литровые бутыли молдавского сухача и брякнул на стол. «У нас что, пьянка намечается?» — я вылупил на него глаза. «Да, так, повод есть. Я кое-какие решения принял» — у Кешки заиграли желваки, а лицо стало злым и некрасивым.
Ритка быстро сообразила что-то из закуски, явно мало на три здоровых юных тела, но я притаранил от матери кусок колбасы и вареной картошки. Так что стол, можно сказать, ломился от яств. «За что пьем?» — я уставился на Кешку. «За милых дам, за то, чтобы они были счастливы» — закусив губу, Кешка медленно и торжественно «чёкнулся» с Риткой. Та с недоумением тоже поглядела на Кешку. Я думал, что он прикалывается, но слишком серьезным было его лицо.
С непривычки мы быстро наклюкались. Я обнял Кешку и стал пороть чепуху про вечную мужскую дружбу, которая не сравнится ни с какой любовью к женщине. Ритка как-то оттаяла, развеселилась, много хохотала и целовала обоих. И я, совершенно забыв всякий стыд, усаживал её себе на колени и пьяно настаивал: «Ты, Ритка, будешь моей женой!». Она делала вид, что вырывается, подначивала Кешку заступиться за сестру, а тот всё больше мрачнел и супился. Его глаза сузились и от них веяло таким холодом, что нам с Риткой стало не по себе.
«Ладно, мальчики, пора спать! — она быстро сгребла посуду и поволокла её на кухню. Кешка встал, и, не говоря ни слова, на нетвердо держащих его ногах поплелся в свою комнату. Во мне же продолжало плескаться веселье. На ум пришли дурацкие шутки: «Сейчас я её напугаю!». Я залез под её кровать, скрываемый свисающим до пола покрывалом, и притаился.
Ритка долго не шла, и меня начал разбирать сон. Я положил голову на её домашние пушистые тапки и довольно быстро отключился:
4.Насилие
-А ты думаешь мне легко?» — кто-то тряс Риткину кровать.
— Ты думаешь, что я железный? Мне 25 — и я не трахаюсь, потому что не могу привести сюда бабу — некуда. А бегать по бабам — некогда: вас кормить надо! Я что, обречен дрочить до старости, да и то, дождавшись, когда Кешка уснет? Всего делов-то — пару раз в неделю переспать со мной. С тебя не убудет. Небось с Вовкой (это он про меня!) вовсю обжимаетесь? А-а? А может и потрахиваетесь?».
КОММУНАЛКА
1.Наша житуха
Нужно было что-то делать. Легко говорить — успокойся, перетерпи. «Всё будет». «Всё придёт в свое время». А куда деть свои 15 лет и вечно некстати набухшее хозяйство. А Ритка — вот она, всегда рядом и такая красивая, желанная и доступная, хоть и старше меня на год. Только как подступиться? Она вроде бы и подталкивает, дразнит, всё время показывает, что ещё шаг — и она твоя. А там… Сколько раз я представлял, что будет дальше! И как я ловко и умело доведу её до «кондиции», и как властно уложу на диван, и как неторопливо, твердо глядя в глаза, не спеша сниму с неё всю одежду, и она, трепеща и жарко дыша, потянет меня на себя, и только тогда я дам волю своей необузданности, заставив её сладко стонать в объятиях сильного и властного самца…
Да уж… Эти фантазии вгоняли меня в трепет, который заканчивался всегда одинаково. Ещё везло, если я был дома один, и ванна была свободна. А жили мы в коммунальной трехкомнатной квартире, где две комнаты занимала семья Ритки,а в третьей жили мы с мамой. У Ритки была своя комната, где и разыгрывались все мои фантазии. В другой комнате жили её братья: Кешка, мой ровесник, одноклассник и лучший друг, и Леха, 25-ти лет, классный парень. Всегда веселый, красивый, приветливый, заботливый и безотказный, вечно цыкающий на нас с Кешкой, чтобы мы не мешали ему слушать музыку. Ко мне он относился, как к младшему брату. Иногда я ловил на себе его пристальный, посерьезневший взгляд, от которого странно замирало сердце и становилось не по себе. Но потом он весело подмигивал, и всё становилось снова легко и просто. Он был Ритке и Кешке за отца и за мать (они оба погибли в геологической экспедиции). Лёху моя мать любила и старалась помочь, чем могла. Да и мне он очень нравился, и я отчаянно завидовал Кешке, что это его брат, а не мой. Все мы жили не богато, но, ей богу, весело, дружно и счастливо.
2. Так всё началось
Все посыпалось с того злопамятного дня, когда я, весь еще сонный, привычно выполз в шесть утра отлить. Утренний стояк изрядно оттопыревал трусы, но в это время обычно все спали, и я спокойно шествовал себе в туалет. Скрип двери Риткиной комнаты заставил меня разуть глаза, и у меня отвалилась челюсть. Тихо, крадучись, из неё спиной вылез Леха, осторожно прикрыл дверь и оказался со мной нос к носу. Я даже забыл про свой стояк — так я был изумлен. О нем напомнил мне Лехин взгляд, который окинул мою голую угловатую фигуру, сполз вниз и застыл на постыдной вздыбленности. Я был настолько ошарашен, что лишь спустя секунд пять спохватился и прикрыл трусы руками. Леха с видимым трудом оторвался от разглядывания моих рук, усмехнулся, а затем медленно провел всей пятерней вдоль моего голого тела, сверху вниз, от подбородка до низа живота: «Гладенький!». И жар его крупной руки заставил меня мелко задрожать, и ещё бесстыднее напряглась непослушная плоть. Обхватив мою шею и притянув голову к своему лицу, он медленно погрозил вытянутым вверх указательным пальцем: «Только молчок!». Потом повернулся и скрылся в своей комнате.