В то же время меня окончательно просветили насчет секса между мужчинами и женщинами. Конечно, всякие рассказики о том, как трахаются тети и дяди, ходили между нами – детишками двора – давно, только они не вызывали особенного интереса. И когда я обнаружила новую сторону человеческой жизни, я даже не связывала ее никак с тем похабным процессом, который смаковался в наших рассказиках. Теперь же мне стало ясно, что писи мужчин и парней вовсе не только и не столько писи, сколько специальные органы, которые вводятся ими в наши отверстия между ног для получения обоюдного удовольствия и для оплодотворния.
Я очень отдаленно представляла себе, как такая штука погружается в меня, и мне казалось, что это должно быть приятно, когда что-то теплое и твердое шевелится в тебе. Но я никак не могла себе представить, что это самое совокупление может быть удобным процессом. Не стремилась я попробовать такой секс и по многим другим причинам, главной из которых, наверное, была та, что я просто никого не любила. Во всяком случае, до такой степени, чтобы позволить столь интимно касаться себя.
Дикое возбуждение возникло во время последнего урока. Я три дня перед этим не имела оргазма (так уж случилось) и мечтала теперь о том, чтобы ботаника эта поскорее кончилась, и я отправилась бы домой. Дома бы я сразу же разделась прямо у порога, так как никого дома в это время обычно не бывает. Потом я унесла бы одежду и портфель в свою комнату и отправилась бы нагишом в ванную. Теперь, если бы кто пришел домой, я вынуждена была бы пробираться в свою комнату, укрываясь лишь маленьким полотенчиком, которого никак не хватит на грудь и все остальное.
Но, думала я, меня ведь нельзя винить в том, что я собиралась пройти в таком виде из ванной в свою комнату, пока никого дома нет. Да и момент, чтобы пробраться в свою комнату, можно выбрать и в том случае, когда кто-то дома есть.
А в ванной, представляла я дальше, я пущу теплую воду и подставлю под струю свой животик и свою прелестную розочку. А еще бывает очень приятно, когда встаешь в ванной на четвереньки и подставляешь под тугую струю попочку. Струя бьет и между пухленьких половинок, и в промежность, и, опять же, если извернуться, в мою милую розочку.
Тут я почувствовала, как влажно и горячо вдруг стало в моих трусиках, и от этого гулко забилось сердечко и даже потемнело в глазах. Бубнящий о венчиках, пестиках и тычинках голос ботанички давно потерял свою речевую детерминированность и превратился в звуки далекого блюза. К окнам склонялись ветви покрасневшего клена, сквозь крону которого просвечивали голубое небо и белые облака. Я сидела на задней парте одна и у самого окна, поэтому не очень опасалась, что на меня кто-то будет смотреть, да и не способна уже была сильно задумываться об этом.
Правая рука держала ручку над тетрадкой, но что там было записано десять минут назад, я не смогла бы сказать и под пытками. Я должна была оставить правую руку на месте – эта конспираторская мысль возникла, наверное, в спинном мозгу, потому что головной почти отключился. Левая рука потихоньку отправилась прямо в трусики. Коротенькое платьице мешало этому мало, но вот сами трусики с их резинкой не давали возможности расположить руку между ног удобно. Какое-то время я ласкала свою розочку через тонкую ткань трусиков и очень быстро достигла необычайно сильного возбуждения.
Сказывался сексуальный голод последних трех дней, а также и необычность места, где я совершаю свои, прямо скажем, развратные действия. Потом непреодолимо захотелось непосредственного контакта кожи пальцев с лепестками моей розочки и жутко напрягшимся клитором, и я засунула руку в трусики сбоку. Это не было трудно, поскольку спереди мои трусики представляли собой довольно маленький треугольный лепесточек, не закрывавший верхнюю часть лобка, которую я регулярно подбривала. Помню, мама очень неохотно согласилась с моим выбором трусиков, когда мы покупали одежду перед школой.
Все-таки головной мозг немного работал. Иначе я бросила бы ручку и вцепилась бы правой рукой в свою грудь, в свои соски. Погружение пальчиков в горячую влагу вызвало такой прилив сексуального возбуждения, что от возникших во влагалище вибраций задрожала парта. Как бы хотелось мне сейчас, чтобы пустота внутри меня заполнилась чем-то большим и плотным! Но рука по-прежнему лежала на тетрадке, удерживая ручку сжатыми до посинения пальцами.
Я прижала шарик к бумаге, и рука сама начала вырисовывать мелкий график безумно напряженного процесса. Пошевеливая плечами, я достигала трения тканей одежды о мои соски, и на графике тут же отражался очередной всплеск зажатых эмоций. Единственное активное движение, которое я могла себе позволить, — это движение пальцами левой руки, и именно через них выплескивалась вся дикая энергия, накопленная за три дня юным девичьим организмом.
Ни к чему было сейчас растягивать все это удовольствие. Вперед и вверх – в пропасть безумного наслаждения! После, пошатываясь от пережитого и прочувствованного, я побреду к дому с неисчезающими мыслями о наготе в прихожей и продолжении более спокойных, но также приятных наслаждения в ванной.
График мелкими зубчиками устремился выше, вот резкий всплеск! Потом два подряд и резкий спад! Потом еще три всплеска с интервалом в две секунды! Шарик отрывается от бумаги, но спинной мозг не позволяет ручке выпасть, чтобы нечаянным стуком это падение не привлекло ко мне совсем ненужного сейчас внимания.
Сидеть на траве было неудобно, и я передвинулась к дереву, чтобы навалиться на него спиной. При этом я неосознанно несколько развернулась, и теперь огромный фасад здания почти нависал надо мной, глядя на мою распростертую фигурку сотнями окон. Дом словно совершал надо мною это приятное насилие. Да, насилие, — вот чего еще мне стало не хватать в сексе. Несколько надоело совершать все самой, хотелось, чтобы все это проделывал кто-то. Помимо твоей воли, не совсем в унисон с твоими желаниями. Но возбуждая этими мелкими несовпадениями еще более.
Дом и представился мне таким монстром-насильником. Жаль только, что его возможные действия приходилось придумывать мне самой. Я пыталась представить, что это не моя рука сжимает отзывчивые лепестки и чуть проникает в мою плоть, а неведомый орган монстра нежно насилует меня. Но единственное, на что оказался способным мой монстр, так это на потерю бесстрастности в его сотнеглазостеклянном взгляде.Я вдруг стала замечать, как где-то открывалась форточка, вздрагивала то одна, то другая шторка. Но никто ниоткуда не кричал, не высовывался из окна, поэтому я восприняла такое подмигивание монстра как благожелательное соучастие в этом почти обоюдном акте.
Теперь уже я не могла сдерживаться и, обратившись всем своим существом к фасаду здания, задрав левой рукой рубашку почти до шеи, мяла свои еще маленькие грудки, больно щипала сосочки. Выгнувшись, запрокинув голову, я трепещущими пальчиками неистово ласкала все у себя между ног, понимая, однако, что слишком глубоко засовывать руку в себя пока не стоит.
Тем временем упираться в дерево плечом стало и больно, и не очень удобно, тогда я просто падаю спиной на траву, забившись в конвульсиях страсти, предваряющих великое разрешение. Из глаз текут слезы боли и радости, я потихоньку хнычу, жаждая стороннего воздействия.
— Возьмите же меня! Возьмите, кто-нибудь!!! – Опираясь лопатками о землю, я подняла себя ногами, и, широко раздвинув их, обратилась своей обнаженной и возбужденной плотью прямо ко всему лицезреющему меня в этот утренний час дому. Еще несколько судорожных движений – и возбуждение становится почти непереносимым, но необычность моего положения все еще не дает организму расслабиться долгожданным разрешением.
Я уже не хнычу, я тихо плачу и молю Неведомого скорее ниспослать мне обещанное. Я устала, я истерзана, я в полном изнеможении от который уже раз нахлынувшего прилива любовной неги.
Наконец, в момент очередного всплеска дикого напряжения всех мышц тела, судорожно вывернутого навстречу дому-насильнику, неведомая сила, резко обозначившись между ног и в сосках, сводит эти три точки в одну, затем расплескивает меня глубокой воронкой, собирает вновь и далее мерно колышется, быстро затихая по синусоиде. Шесть секунд меня не было на Земле, меня вообще не существовало, я была растворена в Небытии Счастья, сладкие мгновения которого не поддаются никакому описанию обычными словами.
Следующие двадцать три были моим новым рождением, в процессе которого судорожные движения вновь народившихся членов постепенно обозначили и само мое тело, и его расположение в этом мире. Затем еще одиннадцать секунд блаженного покоя, после чего отравой в сознание вползает сладостно-неприятная информация: совершенно обнаженная девушка распростерта во дворе своего дома.
Теперь я снова вижу фасад с окнами, но эти окна пугают меня. Они враждебно-любопытны.
Мне кажется, они вот-вот готовы раскрыться, чтобы как следует рассмотреть меня, распятую страстью перед ними, чтобы обрушиться потом на меня укоризненными воплями.
И тут раздается скрип двери подъезда. А что если это кто-то из тех, кто видел меня через окна? Не дай бог, мои родители! Но судьба определенно благосклонна ко мне сегодня. Какая-то тетка выходит и, не обращая внимания на лежащую под деревьями девушку, бодро идет по своим делам. Правда, от нее до меня не так близко. К тому же, я притаилась, распластавшись по земле. Рубашка уже давно натянута на мое тело, хотя бедер она так и не скрывает.
Как только тетка отходит достаточно далеко, я опрометью кидаюсь к кустам под нашим балконом, где должен лежать халатик, хватаю его с веток и ныряю под кустики, где замираю в покойном блаженстве. Мне по-прежнему хорошо полуобнаженной. Здесь меня не очень-то и заметишь, и я могу оглядеться. Во дворе тихо, даже собак на прогулку никто еще не вывел. Но надо идти домой. Я осторожно выбираюсь и бегу к подъезду, так и не надев халатика. Оргазм почему-то не погасил еще до конца моих бурных чувств, поэтому, слегка одуревшая, я пытаюсь своей наготой продлить убегающие от меня ощущения.
Снова животный страх в лифте. Затем ключи, двери, тишина в квартире, моя комната, постель. Постель! Каким же уютным показался мне мой уголок после этого внезапного утреннего приключения. Я не думаю о том, что меня кто-то мог видеть в окна. Точнее, я успокаиваю себя мыслью, что этот кто-то, если он и был, вынужден был просто соучаствовать в этом спектакле, разыгранном надо мною неподвластными мне силами. Как же тихо и тепло под одеялом!