Не помню, что такого я сказала на этот раз. Только в ответ последовала звонкая пощечина, от которой у меня потемнело в глазах и влажным огнем отозвалось между ног. Я неожиданно для себя резко села, почти рухнула, на край кровати, держась рукой за щеку и испуганно, чуть исподлобья, смотря на Него. Да, мне было страшно, но оттого, что я не знала, что именно будет дальше, что именно родилось в Его бурном, буйном воображении и что из этого Он сейчас реализует, желая наказать дерзкую девчонку, посмевшую употребить одно из тех словечек, что было запрещено произносить в Его доме.
— Детка, — ласково, как ребенку, сказал Он, делая шаг в моем направлении, — Я вижу, за время моего недолгого отсутствия ты совсем отбилась от рук. А что делают с непослушными девочками? — спросил Он так, словно мне и впрямь было лет пять. В моих глазах зажегся огонек неповиновения: что бы Он ни замыслил, я этого сейчас не хочу, я не готова, я не виновата; в конце концов, какая глупость — устанавливать табу на слова!
— Правильно, наказывают, — не внимая моему внутреннему монологу, улыбнулся Он, подойдя почти вплотную ко мне. Я инстинктивно отодвинулась, а потом услышала тот самый звук. О нет… Так вот что Он задумал на этот раз! — звякнула пряжка Его ремня, звякнула так, словно закрылся засов на двери, отделяющей меня от внешнего мира, свободы и спасения.
Я попыталась еще глубже забиться на кровати, спрятаться.
— Ну, детка, неужели ты забыла правила? — с этими словами Он замахнулся и хлестнул меня, долго не примеряясь и не хотя попасть по какому-то определенному месту на моем теле. Попал по правому бедру. На моей молочно-белой коже тут же вспыхнула и загорелась, обжигая, длинная красная полоска. Он усмехнулся, как ни в чем не бывало отвернулся и отошел к окну. Взял с маленького столика бокал с красным вином и отпил из него, наслаждаясь букетом.
Я, как ошпаренная, соскочила с кровати и набросилась на Него со сжатыми кулаками, намереваясь ударить в грудь, или в живот, или в челюсть — мне было все равно куда, лишь бы выплеснуть проснувшуюся злобу и отомстить за ярко-красную саднящую полосу на моем бедре.
Я почти приблизилась к Нему. Почувствовав это, Он резко повернулся и со всей силы оттолкнул меня так, что я упала, больно ударившись о паркетный пол.
— Ты сама напросилась. К тому же, правила есть правила. Извини, дорогая, — улыбка на Его лице стала еще более зловещей и пугающей. Он сделал еще глоток из бокала, а оставшееся вино вдруг выплеснул мне на ажурные трусики:
— Все равно они тебе больше не понадобятся, — произнес Он и, вновь схватившись за ремень, стал хлестать меня им по ногам, по животу…
Я вскрикнула, попыталась увернуться, уползти из-под нескончаемых ударов и тут же получила еще несколько по спине и ягодицам.
— Иди к черту, ты и твои правила, — огрызнулась я, поднимаясь с пола.
— Отлично, дорогуша! Теперь я тебя узнаю, вот только… — он поиграл ремнем в воздухе, — кто разрешил тебе открыть твой очаровательный ротик?
Я попятилась к двери, надеясь успеть за ней скрыться до того, как Он снова замахнется, но не успела: очередной удар пришелся как раз по моим торчащим соскам.
Все, у меня больше не было ни выбора, ни надежды на помилование, ведь мало того, что я стала сопротивляться, так еще и заговорила, когда игра уже началась, и то, что я сказала, было не лучшей частью моего словарного запаса, который я имела право использовать в этой самой игре.
Я побежала на кухню. Собственно, больше мне бежать было некуда. Он меня нагнал на полпути, когда я, неловко споткнувшись о край очередного ковра, упала, и быстро подняться мне не удалось, как я ни старалась.
Я запыхалась и взмокла и дышала часто и шумно. Кроме того, эта прелюдия уже изрядно меня возбудила, и на трусиках, рядом с ярко-красным пятном от французского вина, растекалось еще одно, берущее свое начало в глубинах моего разгоряченного тела.
Я подняла глаза. Мы встретились взглядами. В Его читалось еще более сильное возбуждение и что-то еще, отчего мое сердце в испуге замерло, а вся кровь хлынула вниз живота. Не говоря ни слова, Он наклонился ко мне и, продолжая смотреть в глаза, положил руку мне на живот. У меня перехватило дыхание. Я откинула голову назад и закрыла глаза, страстно желая, чтобы Он изменил себе и своей игре и приласкал меня, ведь мне так этого хотелось!
Я замерла в предвкушении, когда Он оттянул мои трусики. Заметив, как я вся напряглась и задрожала, Он усмехнулся и вдруг грубо дернул ткань, с треском разрывая ее по швам. Я вздрогнула, резко вернувшись в реальность. Зажав бесформенные кружева в кулаке, Он произнес:
— Я же сказал, что они тебе больше не понадобятся…
Легко, как перышко, Он подхватил меня под мышку и потащил на кухню, на разделочный стол. Сопротивление было бесполезно…
Разделочным я называла стол, за которым мы не только завтракали, обедали или ужинали, а предавались и другого рода развлечениям. Он служил нашему чревоугодию во всех его проявлениях. Почему я называла этот предмет мебели именно так, а не иначе, догадаться несложно: в промежутках между трапезами на нем разделывали меня…
Он швырнул меня поперек стола на живот, лицом вниз. Я испытала прилив удовольствия, когда мои напрягшиеся соски прижались к холодной поверхности…
По паре наручников было прикреплено к каждой ножке стола, и теперь Он занимался тем, что пристегивал мои руки к ножкам стола с одной его стороны, а ноги — с другой. Стол был достаточно длинный, так что ноги мои оказались широко раздвинутыми.
— Отлично, — сказал Он, снимая рубашку. — Теперь ответь мне, сколько ты хочешь ударов? Назовешь слишком мало, я скажу тебе свое число, а оно, поверь мне, намного больше того, что ты сможешь вынести.
Каждый раз граница между «мало» и «достаточно» колебалась, так что мне снова и снова приходилось задумываться и выбирать новое число.