…Эта безумная идея пришла, когда мы говорили о именах. Даша спросила, какое имя подошло бы к ней. В первую очередь ее интересовали, конечно, гриновские имена — Молли, Дэзи, Тави. Я признал, что Молли хорошо гармонирует с ее кудряшками. Но… Вдруг я понял, что Дашино имя выражает самую ее суть. Даша, переименованная в Катю, в Наташу или даже в Молли, перестанет быть собой, превратится в незнакомую девушку. О чем я немедленно и сообщил ей.
Тут-то Дашкины глаза и сверкнули голубой молнией. «Представь, что я — Тамара», говорит она. «Не могу: Тамара — черноволосая, плотно сбитенькая, с хиппацкой стрижкой, лошадиным лицом и стервозным нравом». Но в Дашку вселился чертенок, которого я называю Хулиганкин. «С этой минуты называй меня Тамарой…»
Я читал, что Даниил Хармс как-то написал: «Сегодня мне надоело мое имя. Даниил Чармс».
…Потом — Дашка пришла ко мне на работу. Был обеденный перерыв; я честно умял три четверти свертков, принесенных ею (над нами посмеивались — вот заботливая, мол, жена, — не забывая клянчить, что повкуснее), мы уединились на задней лестнице, уселись на ступеньках и болтали, держась за руки.
Дашка вскакивала и хлопала в ладоши от вдохновения. Мы обсуждали один эротический сон, который снился нам уже несколько раз, а недавно спровоцировал нас на незабываемый секс во сне. Суть его — в девушке, которая — и Даша, и не Даша одновременно. Мне снится, что я хочу, смертельно хочу эту девушку, и запретность измены придает желанию немыслимую сладость, а Даше, что она — не совсем она, что ее душа вселилась в чужое тело, и ей безумно хорошо оттого, что это тело — не нее, и что я вожделею ее — в нем. Чужое девичье тело, в котором она очутилась, страстно возбуждало ее…
Тут-то и возникла идея превратить сон в явь, а Дашу — в Недашу. Идея, ослепив нас своей невозможностью, развивалась бурно, как снежный ком. Даша решила, что сыграет для меня роль Недаши, изменив все — манеры, одежду, внешность, прическу… Этот проект манил к себе, как запретный плод. Я, войдя в азарт, поддерживал все, только строго-настрого запретил увлекшейся Даше что-либо делать с волосами — ни стричь, ни красить! Дася надулась, но изъявила покорность мне, зануде.
Мы были в ударе. Даша раскраснелась и разлохматилась; с горящими глазками она упоенно вела меня по зыбким туннелям своих фантазий. Наверно, поэтому наш фантастический проект сочинился за десять минут.
Итак, Дашка сию минуту бежит к родственнице, работающей в косметическом салоне, по совместительству — гримерше-любительнице, и та гримирует ее так, чтобы я не узнал. Она же помогает ей подобрать одежду к новому облику. Все это нужно успеть до пол-шестого, когда ко мне на работу зайдет мой приятель, никогда не бывавший у меня и не знавший Дашку в лицо. Она, преображенная, встретит его у выхода, познакомится с ним («не переживай, тут я все беру на себя»), потом втихаря отправляет мне смс, и я встречаю их в условленном месте. Там он «знакомит» меня с ней, я «отбиваю» ее и веду к себе домой, заодно оценив мастерство ее перевоплощения.
***
План этот был шит белыми нитками, имел множество непредсказуемых неизвестных, и я не верил, что все получится. Дашка доедала последний сверток, заглатывая как удав и суча ножками от нетерпения, затем, не доев, чмокнула меня и убежала. Я только успел крикнуть ей еще раз, чтобы она не вздумала ничего вытворить со своими волосами…
Полдня промелькнуло, как секунда. Пришел приятель, взял у меня все, что нужно, и через полчаса — смс: «k skveriku v 18.30, s soboy jurnal playboy, uhnut’ filinom». Я, сложив бумаги, выключил компьютер, закрыл кабинет, заперся в туалете и попытался ухнуть филином. Этот звук, видимо, озадачил кого-то из сотрудников: за дверцей раздались шаги, которые тут же замерли в нерешительности. Минуту или две продолжалась борьба нервов: шаги ждали, ждал и я. Наконец шаги удалились, я вылез наружу, оправил рубашку и резво побежал к скверику.
Там я купил журнал «Плейбой», который засунул в карман голой бабой вовнутрь — и правила соблюдены, и репутация на высоте, — и стал разгуливать по скверику, приглядываясь к парочкам. Сердце колотилось, как бешеное.
Ни Сереги, ни Дашки нигде не было. Я прошел для верности три раза туда и обратно, приглядываясь к каждой лавочке, затем с досадой вытащил телефон, собираясь писать смс, — как вдруг меня окликнул голос, показавшийся знакомым — «Ви-и-итька!»
Я обернулся. Кричала девица, сидящая на лавке с каким-то парнем. Совершенно незнакомая девица: вызывающий наряд металлистки, чулки сеточкой, хиппацкая прическа, тонны косметики… С ней парень — из типичной публики: бутылка пива, бритая макушка, серьга в ухе…
Я подошел в недоумении. Прошло, наверное, полминуты, прежде чем у меня вдруг щелкнуло в голове — я даже подпрыгнул, — «а это не Дашка, часом?»
Никогда не думал, что смогу когда-нибудь не узнать свою любимую, изученную и обцелованную до последнего миллиметра, тысячекратно отлюбленную в каждую дырочку. Ну, Дашка дает! Какая молодец! И какая скотина, — подумал я с ужасом, ибо осознал две вещи: 1) ее волосы, ставшие иссиня-черными, были покрашены, распрямлены и политы тонной лака — так, что оставшаяся кудрявость создала точную иллюзию перманента. Это был не парик, ибо никакой парик не налезет на ее буйную шевелюру; 2) рядом с ней сидел не Серега, а какой-то незнакомый парень весьма паршивого вида.
Вообще-то немудрено, что я обознался. Дашке неузнаваемо изменили лицо: на носу появилась стервозная горбинка, глазки из голубых стали темно-карими, и вдобавок — узенькими, прищуренными, ротик — бантиком, лицо расширилось. Физиономия вдруг приняла явный татарский вид — таких девушек мы видели в Крыму. У Дашки-то внешность знойная, еврейская — всегда смуглая кожа, прямой нос, кудри, — а тут она превратилась прямо-таки в девицу с симферопольского базара, вырядившуюся на дискотеку. Глаза густо подведены черным, ресницы — противотанковые заграждения, губы вымазаны ярко-розовой помадой… Густенькие бровки ее — нет, не выщипаны, как было испугался я, а просто очень умело подкрашены — так, что стали тоньше и совершенно изменили рисунок. Дашка-то в жизни почти не красится — так, легкий слой помады и тушь на ресницах, и еще она любит какие-нибудь рисунки на лице — рыбки, бабочки, солнышки…
Честно говоря, у меня еще не раз возникли сомнения — точно ли это Дашка; и только когда она заговорила, я узнал ее окончательно. Голос ее тоже преобразился: совершенно другие интонации — манерные, завлекательные, — но все-таки я узнал бы его в любое время суток.
— О! Ходит мимо, не узнает, блин… — томно-смеющийся голос в точности подражал девицам со скамеек — Как жизнь молодая?
Я решил вести свою игру — сделал вид, что всерьез не узнал ее:
— Привет. А ты кто?
— Мать моя женщина… Ты чё, не узнал меня? Офффиге-е-еть!.. Я в шоке! (все это перемежалось очень правдоподобными взвизгиваниями, междометиями и хихиканьем) — А ну, смотри мне в глаза! (я послушался) — Вспоминай… И чё? Головой ударился типа, да? Забыл, кто с тобой на дискотеке до офигения прыгал? Кого ты на мотике катал?
— А-а, — говорю, — ёлки-палки…
— Чё, вспомнил Тамарку? Нельзя забывать такую женщину! Даже если косой был в думпель. Садись-садись, гостем будешь (я послушался) — Ё-моё, Жека и Витюня — на одной скамейке, и я типа с ними. Пипец!.. Три тополи на Плющихе, блин. Я вся такая счастливая… И Жека рад, что Витюня пришел, — правда, Жек? По глазам вижу… (Мрачный Жека ничем не выразил своей радости). — Витюнь, знакомсь, это Жека. Реально клевый пацан!
Я протянул руку, и Жека развязно пожал ее, мрачно глядя в сторону.