Да, я во многом не согласен с ходом мыслей твоего отца. Но у него есть главный аргумент, против которого у меня нет в рукавах козырей. Этот аргумент – ты. Ты самое лучшее, что могло случиться в его жизни». Гио молчал, озадаченно переваривая откровенность дяди. Теплая волна поднималась из глубин его живота: последняя фраза Аслана пьянила его слух. Он признательно взглянул в спокойное лицо дяди, тронул его за руку: «Спасибо». После, когда они собирали инструменты в запачканную землей холщовую сумку, Гио спросил: «И когда ты думаешь перебираться сюда?» Дядя на мгновенье остановился, сбил пыль с ладоней и, обернувшись на палатку, ответил: «Возможно, уже сегодня вечером. Устрою, так сказать, тестовый ночлег».
В доме ужинали рыбой. Гио нехотя ковырял вилкой золотистые ломтики, щедро припудренные сухими пряностями. От обилия рыбных и мучных блюд его мутило всю неделю. В конце концов, он пододвинул к себе салатницу и выложил на тарелку изрядную порцию томатов с огурцами. Мать участливо улыбнулась и плеснула ему в стакан вина, наполовину разбавив его водой. Дядя и отец молча пережевывали пищу, изредка бросая многозначительные взгляды друг на друга. «Я разбил палатку у реки, — помучив вдоволь зятя, обронил, наконец, Аслан. – Она не очень вместительная, так что вас я к себе не приглашаю». Мать издала неопределенный звук, затем отложила в сторону нож и спросила: «А ты уверен, что это небезопасно? Вокруг все-таки горы, мало ли что может приключиться». Дядя ухмыльнулся: «Потому-то вам и будет гораздо уютнее здесь, за семью замками. Я хочу сполна насладиться местной полудикой природой. Заночую сегодня там, если только москиты не обратят меня в бегство. В остальном же, думаю, мне ничто не угрожает». Воцарилось молчание, которое нарушал лишь мерный перестук столовых приборов. Ужин подошел к концу.
Было около трех часов ночи. В крошечной спальне, отведенной Гио, были растворены все окна, но жара не убывала. В сбитых простынях, покрытый с ног до головы липкой пленкой пота, он ворочался в полудреме, хватая пересохшими губами сухой воздух, поднимающийся от земли. Тревожный хор цикад в глубине двора не давал ему уснуть окончательно. Этот беспрерывный сверлящий звук проникал в его воспаленный мозг, будя в нем причудливые образы, сплошь темные, в огненных точках. Водя беспокойными руками по взмокшему телу, Гио избегал касаться своего восставшего естества, но сладкая нега уже просочилась в его чресла. Часто пульсируя, его мужской орган стремительно увеличивался в размерах, в сведенных бедрах появилась гадкая дрожь. Окончательно проснувшись, Гио сел в постели, опустив пылающие ступни на дощатый пол.
Потом медленно поднялся, нащупал легкие холщовые шорты, в которых пробегал весь день, поднялся на подоконник и, неловко задев ногой раму, спрыгнул в кромешную тьму сада.
Дорога к реке была пыткой. Он натыкался на острые камни, колючки чертополоха вонзались в его босые ноги, несколько раз он перехватывал на теле жутких мотыльков и сороконожек, но неотступное желание толкало его вперед, к густому ивняку. Воздух у реки был расцвечен бликами луны в воде, видимость значительно улучшилась. Остроугольная крыша палатки четко вырисовывалась на фоне блекнущего неба. Стараясь не шуметь, Гио сделал последние шаги, и вот его непослушная рука уже отводит тяжелую брезентовую складку, за которой спрятана широкая металлическая молния. Разумеется, Аслан застегнулся изнутри. Но Гио знает, достаточно у основания бегунка остаться небольшому зазору – и молнию можно спустить легким нажатием пальца. Так оно и есть.
Дядя не был особенно щепетилен в вопросах безопасности. Вскоре Гио уже мог заглянуть во чрево палатки, но рассмотреть что-то в царящей там тьме было почти невозможно. Тогда он решил впустить внутрь немного призрачного света, исходящего от поверхности воды, и, широко распахнув края брезента, отошел в сторону. Свет выхватил из мрака оголенную по пояс фигуру мужчины, разбросавшего руки и ноги на темной от пота соломенной циновке. Под голову Аслан подложил вещевой мешок. Полбутылки вина, грязный стакан и засиженная уховертками пепельница дополняли эту спартанскую картину. Гио скользнул взглядом по телу дяди. Его гладкая мускулистая грудь сильно вздымалась, а на впалом, покрытом легким пушком, животе выступила обильная россыпь пота. Гио сглотнул возникший в горле комок, потряс головой, пытаясь разогнать опасное наваждение.
Не было ничего удивительного в том, что его потянуло к мужчине, ведь подобные желания не раз возникали в его неокрепшем организме.
Еще в восьмом классе он сделал для себя неутешительное открытие: его не привлекают красивые девушки. Их легкомысленное щебетание и избыточная жеманность вызывали в нём глухую неприязнь, а глупая погоня за нарядами и побрякушками внушала стойкое презрение. Конечно, случалось, на его пути попадались и другие, более сложные натуры, лишенные всякой женственности, бесцветные, как дождевая вода. И парадокс его души заключался в том факте, что лишенные девичьей пестроты и наносного блеска, эти последние раздражали его куда интенсивнее стандартных версий. Однако, Гио умело контролировал свое поведение. Не желая ни в коей мере привлечь недоброжелательное внимание сверстников, бравирующих сомнительными победами на личном фронте, он заводил ни к чему не обязывающие отношения с самыми смазливыми девочками лицея.
Он даже принуждал себя целовать их на темных лестничных пролетах школы. Дальше этого дело не заходило, да и не могло зайти: кавказская мораль осуждает добрачный секс, особенно в таком нежном возрасте. Пользуясь менталитетом своего народа, как ширмой, этой юный мученик проходил все круги ниспосланного ему ада с гордо задраннойголовой. Парни уважали его за независимость духа и острый, как шило, язык, а девушки послушно таяли под ледяным взором его бархатистых глаз. Этот маленький, четко отрегулированный им мирок, слаженно вертелся в суматошном вихре дней и ночей, оберегая внешний покой своего хозяина, но никак не целя его одинокую израненную душу.
И сейчас, лаская глазами распластанное у его ног тело, эту совершенную в своей лепке мужскую плоть, он не мог взять лишь одного барьера своей совести, одно смущало его неприкаянную голову: это же брат его матери, родной дядя, будит в нем вожделение. Гио прикрыл глаза, прислушиваясь к барабанному бою, поднявшемуся в груди. Он уйдет, просто сбежит подальше от этого места. Мысли лихорадочно путались, дыхание сбилось. В глубине души он понимал, что не простит себе упущенной возможности соблазнить этого человека и утолить, наконец, снедающую его молодой организм жажду плоти. Такого шанса, когда время совпадает с местом, могло больше и не быть. Резким движением он высвободил из штанов напряженный до боли член и с ненавистью уставился на него. Вот что оспаривает волю его совести. Несуразный комок мышц, сочащий безрассудную похоть, управляет в эту минуту его разумом. Гио взял его в руку, провел пальцами по шелковистой коже. Все нервные окончания тела тут же отозвались на этот незатейливый жест. Сглотнув слюну, он сделал еще несколько плавных движений. Спасительная в своей наивности мысль пришла ему в голову: он сделает то, что хоть на короткое время принесет облегчение. Ему и раньше доводилось заниматься рукоблудием, но сейчас это не будет отвлеченным актом.
Мощный визуальный стимул прямо перед ним, все произойдет быстро и тихо. Высвободив губительную энергию, он сможет удалиться и привести эмоции в порядок. А завтра будет новый день, и буря, возможно, уляжется….
Вероятно, так бы оно все и было. Остервенело работая ладонью, Гио не отслеживал прогресса своего решения. Его горячечные глаза выхватывали из зыбкого рассветного сумрака готовые детали, лишенные всякой фантазии и потому еще более дурманящие. Усмиряя сорвавшееся дыханье, он только на мгновенье сделал паузу, переведя замутненные глаза с живота мужчины на его лицо. В эту самую секунду сердце покинуло его. Приподняв голову на согнутой в локте руке, дядя Аслан в упор смотрел на своего племянника.
Обратный путь занял у Гио не более пяти минут. Он несся, спотыкаясь о корни деревьев, западая в земляные ямы, хватаясь руками за гибкие стволы молодых вишен. Лицо дяди стояло перед его глазами. Только теперь ему стала очевидна вся катастрофическая нелепость произошедшего. Чувство стыда душило его: щеки так полыхали, что он инстинктивно подносил к ним ладони, а в запрокинутой голове маятником ходила одна единственная мысль: «Узнают!».
Спустя некоторое время, уже в своей спальне, он сидел на кровати, покачиваясь на скрещенных ногах из стороны в сторону, будто кающийся буддистский грешник. Мылкая волна омерзения поднималась из глубин его существа, затапливая и частящее сердце, и замершую душу. Что будет? От дяди можно ожидать чего угодно. Гио живо представил, как во время очередного спора с отцом Аслан с едкой ухмылкой оборвет хвалебную песнь зятя в честь сына, наклонится к самому его уху и шепнет несколько судьбоносных фраз. А мать? Как смотреть ей в глаза, узнай она об извращенном влечении несовершеннолетнего сына к ее родному брату? Так, в течение одного часа, на мир Гио опустилась непроницаемая пелена отчаянья.
Утро было еще более мучительным. Сославшись на боль в животе, Гио отказался от завтрака. Мать принесла ему отвар из каких-то трав, который он, давясь от горечи, поскорее выпил, лишь бы избавиться от её присутствия. Обращенный на него взор, полный ласкового участия, мягкие руки и неспешная речь – все, что составляло мать, — могло скоро обратиться ледяным отчуждением.
Когда мать, плотно затворив ставни, вышла, он подбежал к двери и прислушался. Из общей комнаты доносился непринужденный смех отца, по-утреннему хриплый и родной, звон чайных приборов, шум радио, а чуть позже – и тут он весь подобрался, как проткнутый иглой паучок, — мелодичный бас дяди. Утихшая, было, паника вновь начала разливаться по жилам юноши. Различить отдельные слова было невозможно, а предполагать то, что, быть может, в эту самую минуту он, сохраняя на лице маску отеческой тревоги, посвящает его родителей в шокирующие подробности ночного инцидента, было выше его сил. Вернувшись в постель, Гио накрыл голову подушкой и начал обратный отсчет от тысячи до одного. Ждать – это все, что ему теперь оставалось.
За обедом, от которого уже не было возможности уклониться, Гио обреченно дробил вилкой картофельные крокеты. Пока мать разносила горячее, он наполнил стакан до краев неразбавленным сухим вином. Алкоголь позволил его мышцам немного расслабиться, мысли потеряли напряженную стройность. Дядя еще не приходил, его ждали с минуты на минуту.
«Он всё обустраивает свой шатер, — едко пошутил отец, укрывшись от укоризненного взгляда матери за развернутой газетой. – Скажи, пожалуйста, зачем ему понадобилась там лампа дневного света и этот прогнивший матрац, что остался от прежних жильцов. Разве он не высмеивал нашу тягу к городскому уюту? А как же обет спать на сырой земле и довольствоваться дарами матушки-природы?» Мать уже собиралась начать одну из своих привычных отповедей мужу-критикану, когда на крыльце раздался грохот жестяных ведер, означавший, что вернулся дядя. «Я принес свежей воды, — сказал он, входя в комнату большим шагом. – Такая жара стоит, что вода за ночь зацветает». Он сел за стол, прямо напротив Гио, и мать положила перед ним тарелку с дымящимся жарким. Отец не прекращал чтения, отгородившись от домочадцев спортивной колонкой. Он явно был не в духе сегодня. Не глядя на племянника, Аслан выплеснул в большую кружку половину оставшегося в графине вина. Осушив ее, он взял кусок хлеба и разломил его пополам. Один из ломтей, более увесистый, он протянул Гио. «Что это ты хлеба не ешь совсем? – спросил он каким-то высоким голосом, так, что мать обернулась. – Как у нас в горах принято, а? Настоящий мужчина ест только хлеб, мясо и сыр, и пьет родниковую воду, если за вином далеко бегать». Гио подавленно взял хлеб, стараясь не касаться пальцами рук дяди.
«Мой сын растет нормальным мужчиной, — отозвался, наконец, отец, сложив газету и принимаясь за еду. – Совсем необязательно оставаться туземцем в доказательство своей мужественности».
«И то верно, — неожиданно согласился Аслан, многозначительно взглянув на племянника. – Пацан вырос хоть куда!» Казалось, сбываются худшие опасения Гио. Дядя затеял с ним игру. Очевидно, он не намерен списывать случившееся на недоразумение. Нет, ему скорее доставляет удовольствие мучить полумертвого от отчаянья юношу своими полупрозрачными намеками. Что же, по крайней мере, у него еще есть в запасе время. Похоже, дядя не собирается раскрывать карты прямо сейчас. Встав из-за стола, Гио поблагодарил мать и вышел во двор. Здесь, на самом солнцепеке, вино в его сосудах забродило еще сильней. Покачиваясь, он прошел на задний двор и, склонившись над старой угольной бочкой, выблевал в нее то немногое, что попало в его желудок за обедом.
Около часа бродил он безо всякой цели окрест ближайших холмов, вдыхая горький запах пожухлой травы и щелочные миазмы коровьих лепешек. Крестьян не было видно. Загоняя на пастбища скот, они тут же возвращались к хозяйству. Счастливцы, думал Гио, у них нет времени на праздные мысли, а ведь куда только они не могут завести. Прокручивая в голове фразы дяди и его поведение за столом, он изнывал от неопределенности. Что же будет дальше?
Ответ пришел вечером. Гио развешивал на стальных проволоках выстиранные матерью клеенки для сбора шелковичных ягод. Этот удобный способ им подсказали местные жители. Раз в три дня они с матерью растягивали под кроной шелковицы полиэтиленовые пленки, а отец, взобравшись на дерево,энергично встряхивал его нижние ветви. Тугие зернистые ягоды густо сыпались в подготовленные клеенчатые ловушки, избавляя сборщиков от надобности ползать по траве в поисках терпкого лакомства. Сейчас, растягивая в сумеречном саду слипшиеся целлофаны, Гио устало внимал щебету ночных птиц.
Его голова отказывалась думать, после пережитых треволнений хотелось одного – спать, спать без конца. Он уже представлял, как зароется в прохладные белые простыни, точно в саван, и больше ни один раздражающий звук или шорох не проникнет в глухое убежище его спальни. Закончив дело, он уже, было, повернул обратно, как на его плечо легла тяжелая, будто каменная, рука Аслана. Смотря ему прямо в лицо, даже без тени улыбки на губах, дядя сказал: «Я сегодня буду там. И ты придешь. Понял? Без вариантов».
Некоторые моменты жизни напоминают смутные обрывки снов или деформированные детали одной мозаики, которые никак не складываются в цельную картину. Если бы Гио сегодня спросили о подробностях той злополучной ночи, он вряд ли бы смог собрать воедино хаотичные осколки впечатлений и чувств, испытанных им под брезентовым куполом походной палатки. Что же это было? Нестерпимая боль сменялась трепетом и вязкой истомой в мышцах, дыханье то натужное, то частое и всхлипывающее исторгалось из его стонущего рта. Аслан оказался очень умелым мужчиной. Его руки, губы и язык без устали путешествовали по млеющему телу юноши, оставляя коварные метки в виде укусов и засосов в самых чувствительных местах. Кто бы мог предположить, что худенькое тело парня способно пробудить в этом великолепном самце такой неутолимый голод? Напружинив мускулы, он вертел этим легким бревнышком по своему разумению, проникая в каждое отверстие и насыщая его своими бурлящими соками. Возможно, сказывалось двухмесячное отсутствие женской ласки, но внутренним чутьем Гио осознавал, что действия Аслана отнюдь не механичны, и то, что происходило, не было всего лишь суррогатным воспроизведением секса мужчины и женщины.
Дядя откровенно наслаждался им: его жесты, надсадное хриплое дыханье и мутный от желания взгляд не оставляли причин для сомнения. Гио пугала его звериная похоть, металлическая хватка рук, но и отвергнуть это тревожное счастье он был не в силах. Отдаваясь, он мысленно взмаливался, чтоб это прекратилось, чтоб это не прекращалось никогда. Наконец, был взят последний барьер: резкая боль пронзила его сзади, что-то большое и неотвратимое проникло в недра его покоренного тела, раздвигая перед собой мягкие ткани, будто огромный кровожадный червь. По сорвавшемуся от наслаждения стону дяди Гио понял, что битве пришел конец. Теплая жидкость заполнила его внутренности, и дядя, пару раз всхлипнув, перевалился на спину, подставляя под струящиеся в палатку лучи лунного света взмокшую грудь. Не чувствуя под собой ног, Гио с трудом поднялся, подобрал сброшенную в углу одежду и, не позаботившись даже надеть трусы, выбрался наружу. Все, чего ему хотелось в эту минуту, — броситься в прохладные воды речки, смыть с себя подробности этой сладкой и разрушительной ночи.