Я сел.
— Ну не совсем же я исчезаю. Хочешь — встретимся, где хочешь и когда скажешь.
— Нет, я не про то. Я хочу, чтобы ты был моим. И рядом всегда.
У меня потекли слезы.
— Я и так весь твой.
Всё, надо прекращать эти телячьи нежности, иначе я не смогу переставлять ноги, чтобы уйти.
— Телефон мой у тебя есть, звони, зови. Приходи. Я всегда утром где-то около восьми-девяти купаюсь напротив дома.
Мы обнялись и расцеловались. Родные.
И я пулей вылетел из сторожки.
3. Конец идиллии или Начало расставания.
Мы встретились всё в той же сторожке на третий день, вернее — вечер. Перед этим Юрка позвонил и, не прося ни о чём, сказал:
— У меня сегодня вечером смена. А завтра праздник, так что никого не будет.
— Родной мой. Я тут.
— Ты обещал меня научить правильно всё делать и не пускать зубы в ход.
— Обещал? — (А правда, обещал ли? Не помню, я тогда напоминал жидкость, растекшуюся по вселенной, наполненной мириадами звезд и вспышек сверхновых.) — Раз обещал — научу.
— И ты ещё это… Крем возьми какой-нибудь.
— Что?! Ну ты, парень, даёшь. Вот это скорости.
На самом деле я ждал этого. Но я хотел так довести его поцелуями, прикосновениями, языком, чтобы он сам раскрылся, чтобы стонал и требовал его взять, войти в него. Я хотел медленно подготовить его, чтобы он не просто получил очередной оргазм, а чтобы взорвался (в украинском языке есть более точное слово — «выбухнув»), чтобы искры из глаз, чтобы. Чтобы. Чтобы влюбился насмерть.
А тут вон как — он готов начать немедленно, в нашу третью встречу!
— Ладно, захвачу.
— Пока!
— Пока!
Еле-еле попал трубкой на рычаг висящего на стене аппарата (какой козел додумался такой маленький крюк для трубки на современных аппаратах делать!!!). Руки дрожат, колени подгибаются. По всему телу гуляет комок сплошного ожидания, сформировавшейся, но пока не бабахнувшей ослепительным блеском звезды-нирваны.
* * *
Как я дожил до восьми часов вечера — не помню. Туман и нега. Тяжесть внизу живота. Ножки тряпичной куклы. Ножки-ножки, как вы побежите по дорожке, если вы тря-а-а-а-апочные?