Пленница невесело рассмеялась:
— Не понимаешь… Глупая еще… Как я раньше… Тоже не понимала, дура…
— Чего не понимла? – подалась вперед Агафья.
— Что постель барская не перина пуховая, а доска гвоздями утыканная. Не так повернешься – пропорешься до крови.
— Это ты к чему?
— К чему? – вздохнула Катька, — А к тому, что прыгаешь в нее по своей воле, да вытягивают тебя оттуда за ноги. Сама-то чтоль не так полезла?
— Да как ты смеешь. Я никогда… Я… Я… Я жена Семена. Сына хозяйского.
— А вот оно что, — удивилась связанная холопка, — Значит, он тебя силой взял. Не по согласию…
— Конечно, силой, — возмутилась Агафья, — А тебя чтоль иначе?
Несчастная не ответила. Помолчала.
— Игнат Семеныч, — медленно начала она свой рассказ, — всегда до девок был охоч. А уж как померла жена, так вообще в открытую стал жить. Я тогда мелкой, да глупой была: подумала, чем горшки и полы намывать или в поле там, или за скотиной ходить, лучше с барином в кроватке нежиться, срамоту свою тешить. Так что сама, сама я к нему прильнула. Сама честь свою девичью отдала. Еще и взять умоляла. А что? Он мужик видный, сильный. И в постели, девки не обманули, ох как хорош.
Агафья слушала подругу по несчастью с расширившимися от ужаса глазами.
— Только, как стали мы с хозяином жить вместе, все дворовые разом отвернулись от меня. Бояться стали, презирать, завидовать. Сами-то, видать, на мое же место нацелились. А тут… В общем, когда случилась беда мне и обратиться было не к кому. Вот и сбежала…
Истошным визгом тяжелая дверь предупредила увлекшихся девушек о появлении черта. Купеческая дочь стремительно рванулась на верхотуру дровяной кучи, связанная холопка зарычала в бессилии.
— А, — весело проговорил, показываясь из-за печки, Игнат Семеныч, — вижу, скучала по мне. Сейчас поглядим, насколько соскучилась.
Его длинный узловатый палец тут же устремился к бесстыдно выставленному алому кружочку ануса жертвы. Уперся. Согнулся. Повернулся. С трудом ввинтился:
— Да, задержался, задержался, — добродушно протараторил он, — девочка совсем остыла.
Ловким движением, едва не схватив свою невестку за неосторожно торчащую лодыжку, он подкинул в пламенеющее жерло печи толстое поленос кучи. Жадное пламя с радостью поглотило его покорную жертву.
Демон опустился на колени и его длинный извивающийся язык устремился к беззащитной промежности Катьки.
Со своего места Агафья видела все в мельчайших деталях: тонкий бардовый кончик причудливо змеился вокруг выпуклого валика сфинктера, пытался проникнуть вовнутрь, заливал трепещущее лоно прозрачной слюной. Чудовище пыхтело от напряжения, его нечеловеческий член увеличивался на глазах. Сопротивление нелюдю, несчастная знала это по себе, лишь усилило бы мучение.
— Это произошло прошлой зимой, — торопливо заговорила Катька, едва за Рогатым захлопнулась дверь, — В самые морозы. Игнат Семеныч ушел на пристань, встречать ладью. Там что-то случилось, не знаю, что точно. Но он провалился в прорубь, и его утащило под лед, — она с трудом перевела дыхание.
Агафья осторожно спустилась к привязанной девушке.
— Искали всю ночь, и на следующий день – да бесполезно. Вода же ледяная. А подо льдом долго не протянешь… В общем, собрались править тризну. Столы накрыли, иконы завесили: все как положено. А тут ворота распахиваются, и нате вам. Игнат Семеныч. Живехонек. Как новенький. Рассказывает, будто внизу у мельницы из проруби выбрался и в лесу в берлоге медвежьей отогрелся… Только сразу я поняла: не он это. Другой кто-то его личину нацепил и по наши души явился. Я ведь лучше других хозяина знаю. Самую мелочь подмечу, — холопка тяжело вздохнула, — Да кто ж меня, дуру, послушал. Потыкалась я к одному, второму – все гонят. Смеются…
Пораженная Агафья слушала, открыв рот:
— А едва ночь наступила, остались мы с демоном этим наедине. Тут-то все и началось. Я когда рога и хвост увидала, думала все конец мне… Но небеса не смилостивились. Оказалось еще плоше…