Всю ночь мне снились тревожные сны, где фигурировал позавчерашний старик с жезлом. Он хохотал, как мультяшный дьявол, и я ревел во сне — совсем как в детстве. Проснувшись, я первым делом набрал Майю.
«Абонент временно недоступен…» Одевшись и проглотив, что попало под руку, я сел в машину и помчался к ней.
В домофоне никто не отзывался. Я обошел соседние дома, чтобы убедиться, что не ошибся — но нет, все было верно. Это был дом Майи, ее квартира, и Майя не открывала. Но как же? она ведь сказала, что будет дома, и будет ждать меня…
Может, спит? Отсыпается после вчерашнего?
Я ждал под домом четыре с половиной часа. Проскользнув вслед за жильцом внутрь, я поднялся на нужный этаж, нашел нужную квартиру, — но никто не открывал. Прождав еще час, я, наконец, понял, кто виноват. Я понял, У КОГО Майя. И рванул, почти не нажимая на тормоза, к театру «Пигмалион».
Тревога и злость так клокотали во мне, что хренов маэстро уже был в моем воображении горой кровавого мяса. Ворвавшись в зал и оттолкнув охранника, я сразу нашел Брокенберга, репетировавшего с артистами. Увидев меня, он спрыгнул со сцены и побежал мне навстречу.
То, что было дальше, выглядело примерно так: мы оба бежали друг к другу, явно желая стереть друг друга в порошок, оба остановились в полуметре друг от друга – и оба крикнули:
— Где Майя?!
(я, впрочем, прибавил к вопросу длинное непечатное, стыдливо повисшее в тишине).
Наши физиономии вытянулись одинаково, будто мы смотрели в зеркало…
— Она что, не с тобой? — пискнул Брокенберг. Я прикусил язык, не успев спросить его то же самое.
— Нет. Я думал, она у тебя…
— Ясно, — сказал Брокенберг, помолчав.
Он был похож на колдунью Юбабу из мультика «Унесенные призраками», когда та узнала от Хаку о проделках своей сестрицы.
— Она должна была утром быть с тобой, а потом приехать на репетицию. Телефоны не отвечают. Ее нет уже три часа…
— Ну… в конце концов… Она взрослая девушка. Мало ли… — говорил я, заражаясь его тревогой.
— Заткнись! — оборвал он меня, и я не обиделся, а только еще больше встревожился. — Что она говорила? Она говорила о своих планах?
— Нет… да… Кажется.
— Что?!
— Просто я случайно услышал ее разговор по телефону. Она говорила с кем-то… кто-то требовал от нее что-то отдать, принести… а она говорила «хорошо, отдам…»
— Кто это был? Кто?! — Брокенберг схватил меня за плечи и стал трясти.
— Да успокойся ты, псих!.. — крикнул я наконец на него, и он отпустил меня. — Я не знаю точно, но… кажется, я догадываюсь. По-моему, это был один старик.
— Старик?! — страшно закричал Брокенберг. Артисты на сцене замерли, уставившись на нас.
— Просто мне так кажется.
— Что за старик? Где ты его видел?
— Он хотел… не знаю, чего он хотел, но Майя ужасно испугалась его. Я тогда открыл ей машину, чтобы старикан не догнал ее. Мы тогда еще не были знакомы. Просто она так испугалась… Этот старикашка выронил какую-то железяку, древнюю такую. Я ее подобрал, а Майя потом попросила, чтобы я отдал ей. Я и отдал… Вот я и думаю, что ей звонил тот старик, требовал, чтобы она отдала ей ту железяку, и она…
Брокенберг вдруг тяжело рухнул на стул и опустил голову.
— Эй! В чем дело? Эй! — я заглядывал ему в лицо, нагнувшись, а он раскачивался и скрежетал зубами. Внезапно он подскочил и схватил меня за руку:
— Пойдем!
— Куда?
— Я расскажу тебе. Пойдем!
Он потащил меня по коридору, ввел в артистическую, закрыл дверь, сел, посидел некоторое время с закрытыми глазами, затем глубоко вдохнул и заговорил:
— Значит, так. Слушай. Если будет трудно поверить — постарайся. Ты не виноват, конечно, это все Майя. Но ничего, может, еще можно исправить…
— Что исправить?
— Слушай и не перебивай. Старик, которого ты видел – это сам Лео бен Бецалель, или, как он сейчас называет себя, Лев Бецман.
— Бецман? Тот самый?..
— Да. У нас с ним давние счеты… Сейчас он считается, как ты знаешь, великим скульптором и коллекционером. На самом деле он просто превращает живых людей в статуи.
— Что?!..
— За Майей он охотится уже несколько лет. Еще бы: такой роскошный экземпляр для его коллекции! Жезлу, который ты видел, три тысячи лет, и им может управлять только он. Он добыл тайные свитки еще при Рудольфе Пражском – и сжег их, чтобы никто, кроме него, не знал заклинаний. Я оберегал Майю, как мог, но… Мы с ним договорились не трогать друг друга. Мы подписали договор и не можем нарушить его. Ни я, ни он. И я здесь бессилен. Поэтому он старается вредить мне косвенно, через дорогих мне людей; и поэтому я рассказываю все тебе. На тебя вся надежда.
С минуту я переваривал услышанное. Потом спросил:
— Скажи мне… Тебе дорога Майя… Ты с ней…
Вместо ответа Брокенберг вдруг встал и спустил штаны с трусами. Похолодев, я глядел на большой рубец в том месте, где должно свисать мужское достоинство*.
___________________________________
*По одной из легенд, Фауст оскопил себя, чтобы избавиться от власти Мефистофеля. – прим. авт.
Он молча оделся.
Почесав за ухом, я спросил у него:
— Что я должен делать?
***
Третий день я бродил по выставке Льва Бецмана, повторяя про себя, как мантру, напутствие Фауста: «Любое заклинание имеет противодействие. Присматривайся. Бецалель будет стараться упредить то, что может разрушить его заклятие. Постарайся заметить, что охрана не позволяет делать посетителям. Она наверняка предупреждена, хоть и не знает, в чем дело».
Но ничего особенного я не заметил. Нельзя было делать то, что нельзя делать во всех выставках и музеях мира: трогать экспонаты руками, снимать их со вспышкой, распивать спиртные напитки, ходить без обуви и т.п.