Я сказал с грубоватой мужественностью:
— Анатоль Франс сказал, что в любви предпочитает старые методы. Самые старые!
— Дорогой, это было давно…
— Во Франции любовью заниматься умели, — не согласился я. — Все эти штуки-дрючки, которые сейчас преподают на курсах эротики, тогда уже были в ходу. Но я, как и Франс, не гонюсь за модой.
— Это не мода…
— Есть вещи, которые я не делаю, — ответил я непреклонно. — По крайней мере, в первый же день.
— Не будь таким зажатым…
— Я не зажат, — объяснил я, — я просто старомоден.
Она смотрела умоляюще, но я держался напористо, грубовато, пусть еще не как солдафон, но как человек старшего поколения, который не обучен всяким новомодным приемам, который прост, как правда, а по опыту знает, что как бы ни изощрялся, но оргазм всегда оргазм, от позы не зависит. Она взяла мою голову, попыталась сдвинуть меня ниже, но я со смехом развернул ее, поставил, как в моей молодости говорили — на четыре кости, и взял просто, напористо и грубо.
Она смирилась, терпела, даже начала двигаться и постанывать, но я уже сжал ее сильнее, оставляя на мягкой белой заднице красные пятна, мощно выдохнул, рыкнул, медленно расслабился, похлопал по ягодице:
— Ты просто прелесть!
Она продолжала стоять на четвереньках. Я слез с постели, расправил плечи и подтянул живот, все-таки снимают, направился в ванную. Здесь все сверкало чистотой, на столике и полочках выстроились шампуни, мази, но все же ощущение осталось такое, что постоянно здесь не живут.
Когда я вышел, она уже сидела на краю постели, закутавшись в розовый пышный халат. Лицо ее раскраснелось, прическа сбилась, и она ловко распустила волосы.
— Ого, — сказал я озабоченно, глядя на часы. — Черт! А у меня там собака негуляная.
— Собака?
— Боксерчик, — объяснил я ласково. — Такая умница! А понятливая… Представляешь, на обед всегда зовет, все понимает…
Собачники о своих собаках могут говорить часами, даже не повторяясь, но я говорил о Хрюке, лишь пока одевался и натягивал кроссовки. Она подставила щеку, я звучно чмокнул, повернулся к двери.
Она сдвинула собачку замка, спросила как-то неуверенно:
— Надеюсь, ты еще найдешь время для меня?
— О, я мечтаю об этом, — сказал я горячо. — Было так чудесно!
Приободрившись, она сказала с улыбкой:
— И в следующий раз ты найдешь время позаниматься со мной… подробнее? Не на бегу? А то, как говорится, не снимая лыж…
— Надо бы, — согласился я. — Черт с ними, привычками, Анатолем Франсом… Даже с телекамерами.
Она отшатнулась, будто я внезапно попытался ее укусить за нос. Глаза расшились уже в неподдельном испуге:
— Какие… такие телекамеры?