В понедельник утром я медленно вышел из нее. В ее глазах была боль. Ее тело безвольно поникло в складках смятых простыней.
«Я вернусь, милая» — сказал я ей на ушко. — «Я обязательно вернусь…»
Я не лгал ей. Мне больше не нужен был весь мир — лишь только она. Слится с ней навечно, стать одним целым, разделить с ней существование. Наверное, она не поверила мне.
В ее глазах была боль…
…Когда я вернулся, она уже умерла. Зеваки у подъезда сказали мне, что она перерезала себе вены, вышла обнаженная на балкон и села умирать. В ее глазах была тоска. А окружающие смотрели на ее грудь. И только когда ее кровь стала капать вниз, вызвали «скорую».
Только было уже поздно.
Бабушки у подъезда говорили, что она свихнулась от жары.
И только я знал, почему она сделала это.
Она носила в себе вибратор, чтобы заполнить пустоту в душе. Потом появился я. И ушел. Пусть ненадолго, но для нее и минута стала вечностью.
Она не выдержала одиночества, познав единение.
Я даже не узнал, как ее зовут. Эту квартиру она снимала через третьи руки. Милиция отказалась со мной разговаривать.
Мир умер вместе с ней. Расплавился в этой летней жаре.
С тех пор я больше не смотрю ни на одну девушку. Познав столь полное единение, я медленно жду конца. Ибо половина меня уже умерла жарким летним днем на балконе пятиэтажной «хрущевки»…