Облегчение, которое засияло в моих глазах, ей вряд ли понятно. Я просто хорошо помню, что эта роскошная женщина не страдает бешенством матки. В любое другое время я не посчитал бы сей факт за достоинство, но только не сейчас.
Ей не понятно мое состояние, но она его хорошо чувствует. И этого достаточно. У меня нет сил говорить — она не удивлена. У меня нет желания воспринимать чужую речь — ну и хорошо. Помолчим. Посмотрим друг другу глаза. Не так уж важно понимать, главное — чувствовать. И мы смотрим друг другу в глаза, испытывая легкое блаженство, о которой так хорошо спел неподражаемо вертлявый Принс «Ooh We Sha Sha Coo Coo Yeah», что по-русски означает «Лучше всяких слов порою взгляды говорят». Пошло, но зато сентимета-а-ально.
Мы поднимаемся в лифте, держась за руки, как малые дети.
Входим в ее квартиру (при чем она не подозревает, что я вошел сюда уже дважды за день; жаль, что это не река), обмениваемся необязательными фразами, совершаем бесцельные движения, делаем бессознательные жесты, и я чувствую, как становлюсь легче, прозрачнее, становлюсь чем-то средним между воздухом и музыкой, наверное, таково обычное состояние ангела небесного.
Мы сидим при свечах и слушаем Малера (девятая симфония, блеск!). Конечно, мы могли поговорить о Верлене, Верхарне, Рильке, Рембо и Бодлере — о! поэзия наша излюбленная тема в перерывах между любовью и любовью. Но сегодня у нас нет желания бродить по кладбищу слов и сравнений, мы просто сидим при свечах, потягивая из хрустальных бокалов терпкое вино магического пурпурного цвета, и слушаем Малера.
Впрочем, кроме музыки великого композитора мы прислушиваемся еще и к друг другу. Мы способны общаться мыслями, не высказанными вслух. Сначала чуть слышно пробиваясь сквозь мощные слои симфонизмов, затем все явственней пробивается ко мне внутренний голос Инги, вкрадчиво-обходительное сопрано, принимая на себя ведущую партию симфонии — удивительное дополнение, против которого не стал бы возражать, я думаю, сам автор.
— Ты сегодня неразговорчив. Ты что, мне не рад?
— Прости. Я всегда рад тебя видеть… И слышать. Даже не знаю, что мне приятнее. Такчудно на тебя смотреть. И обонять. И осязать.
— Я люблю, когда ты говоришь. Мне приятно тебя слушать. Не знаю лучшего собеседника, чем ты.
— Ты мне льстишь.
— Ни чуть… Был трудный день?
— Да очень насыщенный… умственной работой.
— Обманщик. Знаем мы вашу умственную работу. Скольких женщин ты сегодня осчастливил? Двух? Трех? Сотню другую?
— Не знаю, не считал, но по обывательским меркам достаточно, по меркам царя природы, готовящегося к прыжку, наверное, нет.
— Сколько же тебе достаточно женщин?
— О, я максималист. Меня устроят только все женщины мира.
— Ты не максималист. Тыпсихопат. Ты монстр.
— Согласен. Еще обожаю, когда меня называют тварью. Это слово пахнет адом, а наслаждение, как тебе известно, рожденоадскими силами.
— Не строй из себя философа-романтика. Тем более, что не способен понять такую простую вещь: что познать до конца одну женщину — значит познать всех женщин.
— Неплохая сентенция. Ничуть не хуже такой: познать всех женщин — не означает познать суть даже одной женщины. Дело не в знании, я давно смирился с непознаваемостью этого мира. У каждого из нас в голове свой блоу-ап , но кто умеет его разгадать? Все, что меня по-настоящему волнует — любовная гармония тел, познаваемая через личный опыт. В каждом случае я получаю различные результаты.
— По-моему, ты придумываешь их сам, витаешь в мире сексуальных иллюзий. Результаты, если и отличаются, то не намного. Анатомически — что ж поделать — все женщины одинаковы, у всех вдоль, а не поперек.
— Оригинальная мысль, хотя я и немного шокирован еегрубой объективностью, учитывая вашу деликатность, Инга Васильевна. Конечно, мы все рабы физиологии, но телесное в сексе, при всей его главенствующей роли, еще не все. Тело задает ритм, пульсацию, бит. Душа направляет мелодию. Фантазия плетет нескончаемую паутину гармоний. А сколько нюансов, сколько прозрачных воздушных арок неизвестного, непознанного происхождения! Пока я жив, я не могу отказаться от этого упоительного волшебства. Я трахаю, следовательно, я существую.
— Оригинальная мысль, хотя я и немного шокированаее циничностью, учитывая твою воспитанность.
— Лучше и правдивей не скажешь. Я раб женского оргазма, ничтожный в сравнении с ним. Помнишь у Лоуренса: мужчина, занимающийся сексом смешон. Конечно, ведь о его удовольствии и говорить-то нельзя без смеха. Я орудие женской услады и счастлив этим. Надеюсь, этим и отличаюсь от основной массы самцов, для которых все наоборот: женщина — аппарат для удовольствий, этакое самоходное влагалище.
— Ты сегодня циничен как никогда.