Сережка стоял прислонившись в опоре, поддерживающей электрические провода. Стоять просто так уже не было никаких сил. Кроме воды, которую заливали в пассажирские вагоны, его желудок не знал другой пищи третьи сутки подряд. Фортуна отвернулась от него. На когда-то полосатую тельняшку пролили ведро черной краски. И без того тоненькие белые полоски пропали под толстым слоем нечистот и зловония. Надежды на «чудо-порошок» или отбеливатель, что в состоянии обмыть его жизнь не было никакой.
Незаметно для себя, разморенный теплыми солнечными лучами Сережка задремал.
Казалось бы: совсем недавно, весной, у него была квартира, «девятка», собственная фирма, куча «друзей», «бабок» и женщин, на «балбес-мэнов», судорожно хватающихся за пиликающий у них на поясе пейджер, он смотрел только усмехаясь, неторопливо поднося к уху сотовый телефон, а сейчас он был собственником лишь помятой накидки, в которой только очень откровенный фантазер смог бы увидеть красный клубный пиджак, давно нестиранной рубашки в клеточку, мешковидных штанов и рваных кроссовок на босу ногу.
«О, Святая дева Мария, не дай пропасть рабу твоему!»
Когда, после провалившейся сделки (кризис, ядрёна вошь), за долги у него отобрали машину и квартиру, он запил, недели две болтался по знакомым, а потом вдруг, рано утром, очнулся в какой-то подворотне, избитый, без ботинок, часов, золотых цепочек, заколки в галстуке, кошелька и документов. Галстук за сто баксов, приобретенный им в Риме, он выбросил сам, без сожаления. Кроссовки нашел в урне возле обувного магазина, когда замерзший шел безлюдными улицами рано утром в отделение милиции.
Слушать его не стали. Только дали пинка под зад, чтобы больше не приходил. А «друзья» сказали: «Извини, дорогой, погудели и хватит — нам пора работать. На опохмелку дать?»
Так Сергей очутился на вокзале.
Погода, на удивление, в этом году была теплая, уже со середины мая можно стало спать на улице, не опасаясь подхватить воспаление легких. Ничего делать, кроме перепродажи Сергей не умел, но для этого необходимы деньги, начальный капитал, которого у него не было. Если бы он в свое время остановился, продал все то золото, что висело на нем — мог бы купить или взять в аренду киоск и начать все сначала. Но он продолжал пить, и вот теперь стоял у разбитого корыта, никому не нужный. Изредка удавалось подработать грузчиком, дворником, все у тех же киосочников, стащить пару овощей, найти выброшенный ящик перезрелых бананов. Когда, один раз стало совсем туго, и черная тоска охватила его безумную голову, Сергей решил украсть что-нибудь по-мелочи и сесть в тюрьму, там хоть кормят и работать заставляют. Опостылело ему целыми днями мотаться по перрону без дела. Выбрал киоск поближе к отделению милиции, сунулся вечером, пригрозил реализатору, тот с дружком его избил, позвали ментов, а те добавили, выбросили на улицу, совсем не собираясь забирать его с собой в отделение.
И ментам он не был нужен. Все внутренности после этого болели недели две. Второй раз Сергей рисковать не стал. В среде бомжей бредили надеждами о скором урожае в южных республиках, ждали «баев», которые сбыв партию продуктов заберут на обратном пути живой товар. Только он сильно сомневался, что в теплых странах отсутствует своя дешевая рабочая сила. Оставалось ждать осени, заморозков, воспаления легких и, в лучшем случае, крематория. В худшем — раздерут по клочкам собаки. Кругообмен веществ — сейчас он собак ест, потом они его съедят. Все справедливо.
— Человек!
«А день-то какой хороший: солнышко светит, птички чирикают. Сейчас бы на пляж, прау пивка холодненького, девчонок горяченьких.»
— Человек! Эй, Вы, у столба!
Сергей очнулся от своих грез.
— Да, да, Вы. Побыстрее, пожалуйста!
У вагона незаметно подошедшего поезда стояла молодая женщина. Лет двадцати пяти, в бежевых туфельках, телесного цвета колготках, коротком, плотно облегающем фигуру темно-синем платье, сквозь которое казалось продавливались очертания пупка (несмотря на идеально плоский живот), с глубоким декольте, приоткрывающим грудь второго размера (а форма какая! Не просто разрезаный пополам арбуз, или раздавленная плотно прижатой тканью плоть, а тот идеал, что воспели в мраморе античные мастера). Темные волосы ниспадали на округлые, но не заплывшие жиром плечи. Милое лицо, без лишнего слоя косметики и украшений. Уверенный взгляд, неуловимое, располагающее выражение глаз. Такая и самых смелых грезах привидится на может.
— Так и будем стоять? Возьмите чемодан. Или мне поискать другого носильщика?
Сергей очнулся окончательно. Возможность получить живые деньги, а не стаканчик водки или гроздь бананов, выпадала не часто. Только теперь он обратил внимание, что рядом с его «работадательницей» стоит чемодан средних размеров.
— Берите. Ступайте за мной.
Она даже не обернулась, чтобы проверить идет ли он за ней следом.
Чемодан, скорее спортивная сумка из прорезиненной изнутри ткани, какую обычно берут с собой, отправляясь на отдых, был не так уж и тяжел. Женщина спокойно могла справиться с ней и сама, так, чтобы при этом ее плечи не перекашивались. Это Сергей, обливаясь потом, не успевал за грациозно шествующей, цокающей своими каблучками по бетонному полу, умело и не принужденно лавирующей между спешащих на пригородную электричку дачниками женщиной. Если нести сам чемодан ему было не тяжело, то сил поспевать за своей спасительницей не было никаких — трое суток без куска хлеба давали о себе знать. Да и каждый дачник, в придачу ко всему, обязательно цеплялся за «его» чемодан. Когда подземный переход закончился, он отставал от идущей впереди спасительницы-мучительницы метров на двадцать. Чтобы не потерять ее из виду, Сергею пришлось перейти на бег.
Тут же на его плечо легла тяжелая рука.
— А ну, стой! Чемодан украл у кого, паскуда?
«Менты.»
— Девушка! — крикнул из последних сил «новый русский бомж».
Несмотря на раздавшееся одновременно с его криком сообщение: «Заканчивается посадка на пригородный поезд номер 6055 следующий до станции…», хозяйка чемодана остановилась и обернулась вполоборота. Заметив фуражки ментов пошла обратно.