Кеведа, Борхес, Гонгора — вот три имени, три великих испаноязычных писателя, три мужчины, соблазнивших меня еще в ранней юности и навеки сделавших горячей поклонницей пылкого и романтического испанизма в противовес отвратительному прагматизму тупоголовых америкашек и нелепой расхристанности отечественной жизни. Факультет романских языков в универе был для меня чем-то вроде скита, лекции — формой послуха. Само собой, при таком отношении к делу мои академические успехи выделяли меня на фоне других студиозусов, учившихся ни шатко, ни валко — так, скорее из чувства долга.
Распределение меня несколько разочаровало: на ранних курсах мнилась мне блестящая международная деятельность, чуть ли не ооновские или дипломатические речи, в крайнем случае — благородные и изящные переводы из Астуриаса или Кортасара. Действительность оказалась скромнее: пришлось работать в обычном патентном институте. Мало того, что скрупулезные переводы сложных технических описаний давали не слишком большой простор для воображения и стилистических изысков, вдобавок я нередко просто изнывала от безделья, ибо иберийцы настолько же бездарны в технологии и технике, насколько изобретательны в любви и изящных искусствах.
Все же тогда, частенько мучаясь, угрызаясь и даже презирая себя за убого-бескрылый стиль существования, я и представить не могла, что это самый спокойный и безмятежный период моей жизни.
Все рухнуло буквально в одночасье: грянула перестройка, разползся на лоскутки Союз, и наш патентный институт вдруг стал никому не нужен — собственно, так было всегда, но удивительное наше государство почему-то считало нужным платить нам зарплату.
Умирало все это хозяйство медленно, крайне неохотно, как бы не веря в неизбежность кончины. Какое-то время большая часть сотрудников еще ходила на работу, а кое-кто из более сообразительных хозяйственников уже активно разворовывал мебель, оргтехнику, через проходную тащили какие-то допотопные диапроекторы. Кучка энтузиастов попыталась было организовать кооператив — через пару месяцев окончательно выяснилось, что приносить доход могут только «англичане» и отчасти «немцы», остальных попросили покинуть лодку. Потом и сама лодка опрокинулась — каждый стал работать на себя.
Я совершенно не понимала, что делать. Не то, чтобы я буквально умирала с голоду — все-таки существовала мама и ее пенсия, но долг за квартиру рос с устрашающей неуклонностью. Я стала просыпаться по ночам в холодном поту, с гулко бьющимся сердцем. Я стала бояться будущего — ведь оно ничего не сулило. К тому же и мама стала проявлять признаки недовольства и раздражения: несмотря на возраст, она вела довольно интенсивную личную жизнь и дочь-нахлебница становилась все большей обузой и помехой. Пару раз в пылу спора она даже позволила себе бросить фразы типа «не умеешь ничего другого — иди на панель» и тому подобное, но, конечно же, потом страшно переживала свою бестактность.
Вот в это-то тяжкое время я и заметила в «Рекламе» объявление, которое меня сильно заинтриговало. «Состоятельная супружеская пара срочно ищет привлекательную незамужнюю горничную со знанием испанского языка. Проживание в семье. Звонить по тел…» и т.д.
В тот же вечер я набрала номер. Мелодичный женский голос на безукоризненном испанском назвал подмосковный адрес и пригласил приехать. Я выпросила у матери деньги на парикмахерскую, надела лучшее платье и на следующий день отправилась в путь.
Завидев не слишком большой, но очень ухоженный особняк, я вдруг разволновалась. Неужели удача? Хотя бы временная передышка? В что, если я им не подойду? Я почувствовала, что у меня потеют ладони. И почему перед входом стоит машина с какими-то странными номерами?
Двери открыла стройная рыжеволосая красавица с осиной талией. Меня пригласили в дом, провели в гостиную. Через пятнадцать минут все стало ясно: Коста и Теодолина Касаресы — колумбийские дипломаты, только что аккредитованные в России. Он стажировался в Гарварде, она — выпускница знаменитого Андского университета, защитила диссертацию по культиранизму, обожает Гонгору, и что меня особенно поразило — приходится внучатой племянницей самому Аурелиано Фернандесу Герра-и-Орбе! Казалось, исполняются мои самые дерзкие институтские мечты.
Еще больше поразила меня сумма, которую Касаресы, не торгуясь, предложили в качестве зарплаты. Наверное, я не смогла скрыть своей радости, потому что Тео вдруг строго подняла свой изящный палец и заметила:
— Вы нам понравились, Мария, мы берем вас. Но учтите: дом не маленький, работы хватает, вы будете загружены целый день и потому должны будете жить здесь.
Я поспешно кивнула.
— И еще одно условие, — продолжала Тео. — Люди мы с Костой старорежимные, из отсталой латиноамериканской страны…
Я попыталась было протестовать, но она проигнорировала мои протесты:
— … и потому придерживаемся традиций в отношениях со слугами.
Меня, конечно, неприятно резануло слово «слуга», но по существу она была права — горничная это именно служанка, прислуга по-испански. Таким всегда и был ее статус в больших патриархальных семьях колумбийских латифундистов. Но что могло означать слово «старорежимные» в моем случае?
Словно бы отвечая на невысказанный вопрос, Тео сказала:
— А это означает, что за промахи или упущения мы с мужем не станем, например, сокращать вашу зарплату, а накажем вас запросто, по-семейному. Это понятно?
— Н-не совсем, — выдавила из себя я.
— Ну-ну, вы же наверняка читали романы Лугонеса да и других наших писателей!
— Да, но…
— А кроме того, вы как и все были когда-то маленькой девочкой, которая иногда шалит, не слушается родителей и тогда — тогда вас наказывали, не так ли?
Я молча кивнула головой.
— Вот видите! Но постарайтесь быть исполнительной, обязательной, послушной (по-испански она употребила слово «покорной») — и вы избежите наказания. Понятно?