Когда они вышли из ресторана, стояла уже настоящая южная ночь. Пересекли ярко освещенную площадь перед универмагом, прошли метров двести по главному проспекту курортного городишки и стали подниматься по винтовой лестнице, прилепленной к белой стене. Вошли и остановились посреди небольшой комнатенки с косым потолком — во Франции такое, наверное, именуют «мансардой».
Она хорошо знала, что предстоит — поэтому огляделась, изучая место предстоящего любовного сражения и что-то смутно припоминая.
— Да ты бывала здесь! — подает голос ее спутник. — Помнишь, мы тебя трахали вдвоем с Владленом?
Она ничего не может припомнить. Ее спутник говорит об игре в фанты, напоминает о минете прямо в такси.
— Мы же давно знакомы! — утверждает он со смехом. — Ты притворяешься? Помнишь, мы еще натягивали тебя в парке?
Она старательно морщит лобик и улыбается — вежливо, успокаивающе. Отчего-то ее спутник расстроен. Она по-матерински утешает его, пытается объяснить:
— На меня частенько обижаются. Один стаpинный знакомый недавно заявил: «Странно, мы с тобой уже раз десять занимались любовью, а вчера в ресторане мне пришлось по-новой знакомиться с тобой!»
— Поверь, я тебя действительно не узнала! — оправдывалась она.
— Носи очки! — жестко парировал он.
Никому невдомек, что тут не помогут никакие диоптрии. Когда-то давно, когда эта особенность доставляла много хлопот, она действительно отправилась к врачу. Со зрением оказалось все в порядке, зрительная память тоже в пределах нормы, и все же… Уж слишком они одинаковые, эти носители членов. Слишком стандартно ведут себя в постели («а теперь сделай минет», «ножки пошире», «раскрой письку»), слишком одинаково жалуются на своих высоконравственных, престарелых жен. Они отличаются только степенью жадности, да способностю ее утолить. И кроме того: ведь запоминать каждого из них — это значит растрачивать на них душевную энергию. К чему? Девять из десяти заботливо расспрашивают, как она «занялась этим». Для них она разучила душещипательную байку об отчиме, который изнасиловал ее в двенадцать лет. Под видом глубокого сочувствия они стараются выведать как можно больше щекочущих нервы подробностей. Они их получают — это часть ее профессии. Они отчего-то полагают, что несколько раз погрузив и вынув свой отросточек в расщелину у нее между ног, они обретают право на интимные излияния, на душевную близость, чуть ли не дружбу. Если потом она не в силах опознать их, они реагируют чрезвычайно болезненно. Им чудится пренебрежение, это задевает их мужское самолюбие. Каждый из этих подержанных петушков в глубине души полагает, что отоварил ее совершенно незабываемым, небывалым образом. Она не возражает, пусть себе пребывают в приятном заблуждении.
Чтобы не задеть бедняг лишний раз, она научилась виртуозно пользоваться всякого рода наводящими вопросами, безличными формулами вежливости, междометиями. Довольно скоро она обнаружила, что при известной осторожности и ловкости можно поддерживать оживленную дружескую беседу, практически ничего не зная о мужчине. Достаточно выяснить, где они познакомились — остальное идет по раз и навсегда отработанной схеме.
«Странно,» — продолжала раздумывать она, — «мужикам так хочется, чтобы их выделяли, называли по именам, расспрашивали о работе».
Ее спутник все не мог успокоиться. Он сыпал именами, датами, встречами, деталями каких-то прошлых соитий…
«Ну да, меня это тоже нервировало, пока я не поняла, что дело не в зрительной памяти, а в глубочайшем равнодушии. Меня можно было бы обвинить в эгоцентризме, если бы я не была столь же равнодушна и к своему собственному прошлому. Тот воспитатель в пионерском лагере, его длинные нравоучительные раговоры и ладонь, всползающая по ноге под юбку, и вскрик, боль, кровь… Он так и не решился овладеть мною по-настоящему, но пальцами исследовал каждую складочку и все говорил, говорил… А мне так хотелось, чтобы он навалился на меня, подмял под себя! Потом его городские друзья… Наши странные турпоходы, когда я оказывалась единственной девочкой в компании пяти-шести взрослых мужчин. Я с трепетом ждала, когда лодки причалят к берегу и будет установлена моя палатка. Мне нравилось принимать их по два-три за ночь. Мне нравилось играть их членами, баловаться. Почему-то они боялись меня. Однажды меня чуть не утопили — им показалось, что я собираюсь пожаловаться… На всякий случай они перевезли меня в другой город и уступили какому-то толстяку. Там-то я и обнаружила, что все скользит мимо сознания, не задевая, не цепляя за живое. Как будто я только по обязанности принимала участие в чужих жизнях, чужих равлечениях, а моя шла где-то в стороне, далеко оттуда. Так прошла добрая треть жизни. Бесследно. Словно это было не со мной…»
Так размышляя, она постепенно раздевалась, принимая все более соблазнительные позы. Она видела, что ее спутник несколько раз провел языком по высохшим губам, что его легкие брюки вздулись спереди крутым буруном.
— Конечно, я пошутила! — проговорила она, опускаясь перед ним на колени и медленно расстегивая его брюки. — Еще бы мне тебя не помнить! Сейчас я поиграю на твоей дудочке, а ты расскажи, стала ли твоя жена за это время хоть немного разнообразнее в постельке?
— О, Надин! Ты даже помнишь о жене!
«Значит, прошлый раз я назвалась Надей», — отметила она про себя, приступая к работе.
Ее сегодняшний партнер откинулся на спину и засопел удовлетворенно, как счастливый ребенок.