После этого он вдруг ушел в бизнес, и дела его с бухты-барахты пошли так круто, что он вскоре уже мог не въедаться во все детали, а руководить вполсилы, по-барски, как и полагается настоящему боссу. На пике успеха он вдруг продал свое дело завистнику — и вот уже второй месяц протренькивал деньги, думая о вечном.
С личной жизнью у него была нескладуха: все нимфы, которых он тащил к себе в постель, на поверку оказывались тупыми самками. Поговорить о своих порывах было не с кем. А порывов было много: к тому времени Дима успел побывать зороастрийцем, дзен-буддистом, монархистом, коммунистом, воинствующим атеистом, православным и даже адвентистом седьмого дня. С детства он блистал всевозможными талантами (от рисования — до завидного умения врать гладко, как по-писаному), — и ни один из них не довел до каких-либо вразумительных результатов. Непрерывный духовный поиск вынуждал его глотать тонны книг, которые смешивались в нем в огромный калейдоскоп, окрашивающий реальную жизнь в свои, виртуальные тона.
Вот и сейчас он сидел с удочкой у Дикобраза и воображал себя мудрым старцем Органом из «Пегого пса»*, живущим в тон со стихией.
Ревущая стремнина превратилась в океан, а валун, на котором расположился Дима — в каяк, плывущий по безбрежным водам. Стихия гипнотизировала его, и он вглядывался, не отрываясь, в мелькающие хлопья пены. Они складывались в фигуры, в силуэты, в физиономии, и Диме мерещилась в них Рыба-Женщина… **
_______________________
*«Пегий пес, бегущий краем моря» — повесть Чингиза Айтматова (прим. ав)
**Рыба-Женщина — мифический персонаж «Пегого пса» (прим. ав)
Вдруг удочка дернулась, как психованная.
— Бля, — ругнулся Дима.
Она рвалась из рук, и Дима тянул, тянул, тянул ее к себе, пока не лопнула леса, и он чуть не вылетел прочь с валуна.
— Бля!
Он отшвырнул удочку — и вдруг застыл, вглядываясь в белые хлопья пены. Потом, чертыхаясь, полез к «дикобразу».
Туда прибилось бревно, на котором обвисло, как большой клок пены, женское тело, голое и белое от холода.
«Я поймал Рыбу-Женщину», думал Дима, «только мертвую…»
Он подполз к воде и вытянул шею, пытаясь заглянуть в лицо утопленнице. Она показалась ему умилительно красивой, и Дима засопел от жалости. Голова ее лежала на бревне, темные волосы растрепались, облепив щеки, и девушка была похожа на мокрую галку. Синяя бретелька купальника сползла к локтю, и сам купальник оплелся вокруг бревна, как лиана.
Дима медленно лез к ней, пытаясь понять, дышит ли бедняжка. Бревно колыхалось на воде, как качеля, и ни хрена не было понятно…
Когда он, мокрый и продрогший, как цуцик, выволок ее на прибрежный валун, ему казалось, что он проваландался с ней часа два, хотя по правде прошло не более пяти минут. Здесь, в уголке, течение было заметно слабее, хоть и все равно валило с ног, и Дима весь обдолбался о камни и бревна, понаставив себе синяков.
Он так и не понял, кого спасает — живую девушку или труп. Уложив тело на валун, он уставился на него, не зная, что делать. В голове носились слова «искусственное дыхание», «изо рта в рот» и т. п., но Дима сдавал БЖД на халяву и не понимал, как девушка будет дышать углекислой хренью, которую он выдыхает.
Она была совсем голой: купальник остался на бревне, а плавки сползли и свились жгутом выше колен, оголив все самое интересное. Сам не зная зачем, Дима стащил их с нее и закинул по ту сторону Дикобраза, где они навсегда исчезли в пенистом потоке.
Все тело ее было изукрашено синяками и ссадинами, и по мокрой коже в нескольких местах текли струйки крови. Грудки у нее были маленькие, подростковые, трогательные до щипучки в горле, и Дима подпрыгнул, когда увидел, что они медленно поднимаются и опускаются. «Пульс», думал он, «блин, надо было сразу прощупать пульс…»
Решившись, он набрал полную грудь воздуха и впился в холодные губы девушки, вдувая туда все, что в нем было.
Ему казалось, что воздух идет не столько в девушку, сколько в уголки рта, улетучиваясь оттуда нафиг — но, как бы-то ни было, на четвертом выдохе девушка шевельнулась и закашлялась.
Отпрыгнув от нее, как от тигра, Дима увидел глаза, серые и прозрачные, как со сна. Они смотрели на него.
— Приподнимись, — засуетился он, ошалев от радости, и стал тащить ее кверху, чтобы она села. В голове у него вдруг всплыла потрепанная картинка из БЖД: выцветший берег, и на нем — оранжевая, как апельсин, девушка, которую надо усадить, чтобы легкие начали правильно дышать.
Утопленница послушно привстала, не сводя с него глаз, потом снова закашлялась, да так крепко, что Дима целую минуту шлепал ее по спине, и шлепки получались звонкими, как выстрелы.