Пошёл третий месяц как он вернулся в столицу женатым человеком. Ещё затемно — стояло начало зимы — просыпался, с замиранием сердца любуясь своей маленькой жёнушкой, которая сладко спала, уткнувшись ему в плечо. Целовал куда придётся и тихо, стараясь не разбудить своё сокровище, выскальзывал из спальни.
Иногда по вечерам они ехали в театр, где Анна восторженно наблюдала за происходящим на сцене, а Сергей не мог отвести взгляд от неё. Так воздушно-хороша была она в вечернем туалете из пенных кружев, с открытыми плечами, на которые ниспадали локоны тёмно-каштановых кудрей, уложенных в замысловатую модную причёску. Сжимая крошечную ручку в белой перчатке, он то и дело с трепетом подносил её к губам. Часто замечал восхищённые взгляды других мужчин, бросаемые на Анну отовсюду. И тогда ревность терзала его сердце. Но едва Анна одаривала его взглядом, как он успокаивался, ликуя в душе. «Мой Аполлон, — словно кричали её глаза, — в целом свете для меня существуешь только ты один». Она часто так и называла его — мой Аполлон.
Порой он возвращался домой позднее и Анна, выбегая ему навстречу, вытянувшись, словно тростинка, прямо у входных дверей обвивала руками его шею, прижималась к шинели порозовевшим личиком, тянулась губками к его лицу, ожидая поцелуя. И он не скупился на нежности. Быстро скинув шинель, подхватывал Анну на руки, осыпал поцелуями её лицо, щекотал усами шейку, чуть покусывал, выкручивая губами, мочки маленьких ушек, и на сладкое оставлял манящие губки, мягкие и нежные, как зрелая лесная малина. Потом уединившись с любимой в кабинете, он опускался в кресло, усаживая жену к себе на колени, забавлялся тем, что нанизывал на свои пальцы её кудри. Анна же рассказывала о том, как провела день — что читала, какие написала письма, что произошло за его отсутствие. Она задавала вопросы на самые разные темы, просила объяснить что-то в книге или высказывала своё мнение о прочитанном. Иногда она сама садилась в кресло, а Сергей, сев на пол у её ног и обхватив их руками, опускал голову ей на колени и отдавал свою непокорную шевелюру во власть её музыкальных пальчиков. За ужином Сергей ел с аппетитом, мысленно предвкушая десерт, который ожидал его в спальне. Анна, словно читавшая его мысли, краснела от его взглядов, смущённо опускала глаза.
Сегодня он вернулся раньше обычного и нашёл жену в непривычно озабоченном состоянии. Анна была рассеяна, иногда отвечая невпопад, что-то явно занимало её мысли.
— Что тревожит тебя, моё сердечко? — обнимая её, с улыбкой спросил Сергей.
— С чего ты взял? — Анна попыталась изобразить удивление.
— Не пытайся увиливать, дорогая, — усмехнулся он, — я же знаю тебя. Тут, — он нежно дотронулся до её лба губами, — царят какие-то беспокойные мысли.
Анна отошла от него, опустив глаза и сжимая вместе ладони, отвечала тихо:
— Право, я не знаю, стоит ли говорить тебе…
Потом, решившись, быстро посмотрела ему в лицо и попросила:
— Только обещай, что не станешь смеяться надо мной.
— Конечно! — согласился Сергей, пряча улыбку.
Анна подошла к его столу, взяла в руки небольшую книжку и протянула ему.
— Вот, это я нашла сегодня в твоей библиотеке, — смущённо сказала она.
— Ну и что? — взяв книгу, Сергей пожал плечами. — Это Пьетро Аретино, «Сладострастные сонеты»… Да, я купил этот томик во Франции. И что тебя так взволновало? — он улыбнулся, прекрасно понимая причину волнения Анны.
— Я не подозревала, что… есть такие книги, — чуть слышно призналась она, отводя взгляд. — Неужели об этом можно писать так… так откровенно?
— Конечно, можно, — широко улыбнулся Сергей, едва сдерживая смех. — Во-первых, автор, описав всё так… откровенно, высмеивает пороки общества, — принялся объяснять он. — А, во-вторых,… это часть жизни… Об этом тоже можно и даже нужно писать.
— Серёжа! Да как же можно?! — глаза Анны округлились, она, открыв книгу, ткнула пальчиком в первый попавшийся текст. — По меньшей мере, это неприлично.
«М: Эй, закинь вот так на плечо мне ногу,
Но узды моей не держи рукою.
Если хочешь править ты сей игрою,
Лучше двигай попочкой понемногу.
Коли конь на развилке не ту дорогу
Выбирает и скачет легко другою,
Он подобен плуту, ноне изгою —