Вместо стыда меня вдруг охватило нечто вроде гордости, и я крепко обнял Аэа — голую, так и позабывшую одеться.
Она стояла перед мамой во всей красе, прижавшись к мне — гибкая, нежная, окутанная сверкающим каскадом черных волос, стекавшим к попе, с гордой воздушной грудью торчком, пухлыми сосками, потемневшими от любовной пытки, с нежной безволосой щелью, матовыми бедрами и липкими потоками спермы на коже; ногами она оплела мои ноги, и всеми изгибами фигуры обтекала, обвивала меня, как плющ.
Она светилась любовью, силой — и невозможной, невероятной красотой, от которой сводило дыхание, как от мороза. Мама смотрела в ее огромные глаза, на ее нежную, чуть печальную улыбку — и я читал в ее взгляде невольное восхищение, проступавшее сквозь укоризненную мину.
***
Аэа всегда ходила у нас совершенно голой, и вслед за ней я тоже стал постепенно отвыкать и от одежды, и от приличий. Правда, я так и не научился спокойно смотреть на голые сиси, свисающие над столом во время завтрака, и на умопомрачительный изгиб спины, — и во время разговора, который всегда шел за завтраком (мама обычно расспрашивала Аэа про жизнь на ее планете) переполнялся таким желанием, что, едва дотерпев до конца завтрака, утаскивал Аэа и буравил ее членом, едва зайдя за угол кухни.
Скоро я потерял всякий стыд и трахал Аэа прямо при маме – за завтраком, во время бесед и когда угодно. Мама вначале возмущалась, но потом привыкла — нам нужно было кончать по десять-пятнадцать раз в день, а отселяться было некуда. Мы перестали запираться, и мама спокойно ходила мимо наших совокуплений; если я сидел и говорил с мамой — на мне обычно сидела Аэа, и мой член был в ней. В совокуплении мы проводили значительно больше времени, чем по отдельности – в нас постоянно горело неодолимое желание слиться, сплавиться в один организм, стать одним телом; даже пузико Аэа, которое выросло очень быстро, не мешало нам, и мы только находили другие позы, — а я думал: как же быть, когда ребенок появится на свет, подрастет, станет все понимать?..
Аэа не знала ни стыда, ни стеснения — и готова была отдаваться мне в любое время в любом месте. Земной одежды она так и не признала, и никогда не носила больше двух вещей: блузки и шортов. Белье она одевала только по моей просьбе — перед сексом (ну, не мог же я лишить себя такого удовольствия — снять с ослепительной Аэа кружевную маечку, а затем — и лифчик, и трусики!)
В своей униформе — шорты/блузка — она ходила круглый год, и зимой и летом; в самый лютый мороз она спокойно шагала босиком по снегу, вызывая ужас и любопытство очевидцев. Обувь была противопоказана ей: босыми ступнями она впитывала энергию Земли. По этой же причине она не одевалась, ограничиваясь на людях неизбежным земным минимумом: изоляция тела от Вселенной блокировала свободный обмен энергией. Аэа была совершенно небрезглива к грязи, никогда не обходила лужи, могла лечь на землю в любом месте…
Вначале я переживал, что Аэа будет вести земную жизнь, непривычную и бессмысленную для нее. Но все сложилось наоборот: Аэа жила так, как жила всегда — в полной гармонии с миром и собой, — а я быстро расставался со всеми привычками и переходил на ее образ жизни.
Она изучала Землю и землян, и очень скоро знала почти все, что знал и я. Изучение Земли, самосовершенствование, помощь людям и многое-многое другое — все было для нее одним нераздельным делом, которое называлось «мой Путь». По возможности она избегала городаи старалась находиться на природе, на безлюдье. Мы могли жить только в симбиозе, отдаление лишало нас силы, — поэтому я всегда был рядом с ней.
Мы летали вместе, голые, над землей, нас освещали восходы и закаты, обдували все ветра — и добрые и злые, поливали дожди и снега… Мы совокуплялись в воздухе, на лету, и кончали, оплывая воздушными струями; мы целовались, врастали гениталиями друг в друга, наполнялись воздухом, дикой силой и жизненными соками…
Мы любились в лесу, на лугу, на росистых травах, катаясь, как жеребята, по ароматному ковру, — я всаживался до упора в Аэа, вдавливая ее бедра, вымазанные в пыльце и лепестках, в мягкий чернозем; мы занимались любовью в воде, в зарослях цветов, на песчаных дюнах, пачкаясь в липкой смоле, — и даже в грязи… Я вводил член в попку Аэа, и мы летали в таком виде над ночными огнями, — я наяривал пальцем на ее клиторе, и мы кончали, падая камнем с чудовищной высоты, — кончали и умирали от смертного блаженства, ужаса и ледяного ветра.
Мы перемещались далеко — в леса, в горы, в дикие безлюдные места; мы летали к морю, и там — катались на гребнях волн, ныряли в темную глубь, потом — лежали на песке и слизывали друг с друга соленые капли; находили заброшенные бухты и там целовались, измазанныые в песке, и обсыпали друг друга золотыми горстями, — я пил любовный сок, которым истекала розовая щель Аэа, и обливал ее макушку, лицо, плечи брызгами спермы…
Мы не стеснялись никого и ничего. Находясь среди людей, мы прикрывались символической одеждой-антуражем — я плащом, Аэа миниюбкой и блузкой, — и любились везде, где нам хотелось. Совокупление было для нас так же привычно, как поцелуй…
***
Я стал другим человеком. Я бросил работу; в еде я нуждался все меньше и меньше, а сбережений моих хватало, чтобы кормить маму еще много лет. На жизнь я стал смотреть совершенно иначе: все, что связано с успехом, с доходами, с привычными ценностями земной жизни, казалось мне странным, нелепым, ненастоящим; только любовь и постижение Знания имели смысл, остальное — потеряло ценность, как глупые надоевшие игры.
Я перестал нуждаться в вещах, в одежде, в собственности. Способности мои быстро росли, и через какое-то время я мог уже самостоятельно телепортировать вместе с Аэа, мог выносить любую земную температуру, мог проникать в чужую нервную систему, — и даже научился немного летать. Я стал настоящим иноплянетянином, и это немного пугало меня.
Мы оберегали Аэа, как могли, от огласки и от «засветов» ее инопланетных способностей. Это было очень трудно — во-первых, потому, что Аэа выделялась в любой толпе (не только босыми ногами и легкой одеждой, но и красотой, заставлявшей глазеть на нее всех, кто ее видел); во-вторых, своим принципом «не лгать» (Аэа утверждала, что от неправды, даже самой безобидной, нарушается энергетический баланс); в-третьих и в главных — своим стремлением лечить людей.
Она чувствовала болезнь на расстоянии и могла вычислить больного прямо в толпе. Все, что ей было нужно — подержать его десять минут за руки (в тяжелых случаях лечение удлинялось до пятнадцати минут). Она вылечила всех наших знакомых и друзей, и мы делали все возможное, чтобы о ней не пошла слава. Впрочем, это было невозможно, и я придумал компромисс: мы одели на Аэа черную карнавальную полумаску, которая почти не препятствовала энергообмену — и пустили слух, что Москву иногда посещает колдунья-целительница в черной полумаске. К оной прилагалась особая прическа (будучи сама собой, Аэа всегда носила свою гриву распущенной). Моя хитрость попала в цель: о колдунье-в-маске гудела вся Москва, о ней трубили МК и телеканалы, — но Аэа осталась в стороне.
К тому моменту, когда случилось то, что не должно было случиться, Аэа вылечила тысячи людей. Мама считала ее святой — и была права…
Все началось с того, что мне почудился «хвост»: несколько раз я видел у своего подъезда незнакомых людей. Ничего, ровным счетом ничего подозрительного в этом не могло быть, и я убеждал себя, что проснулись фантомы прежней моей работы в охране, — но все же остался какой-то скверный осадок. Людей этих я не мог рассмотреть — они всякий раз оказывались далеко, — а Аэа решил ничего не говорить. Впрочем, она все поняла и так:
— Не бойся: даже если за мной прилетели с моей планеты — они ничего не смогут со мной сделать. Никому не под силу одолеть меня, даже Совету Сильных…
Подивившись еще раз ее проницательности, я успокоился. И зря…
Аэа очень полюбила земное искусство и говорила, что в нем — больше Знания, чем во всех научных трудах, вместе взятых. Картины, музыка, стихи поражали, потрясали ее, — но совершенно неожиданное впечатление на нее произвела, казалось бы, обычная и непритязательная штука — бодиарт.
Однажды мне на мэйл пришло письмо, в котором была ссылка: «Тop 100 Sexy Bodypainting», или что-то вроде того. Обычно я такие письма даже не читаю — но тогда меня заинтриговало, от кого и зачем мне пришло такое письмо. По ссылке открылась галерея бодиарта. Рисунки на телах были очень красивы, до умопомрачения, и модели тоже, — и я позвал Аэа. Она подошла, посмотрела — и вскрикнула…