Выскочив, прижался, уже снаружи и забился в судорогах извержения, залившей перламутровойлавой Риткин живот. Опустошенный, я свалился на двигающиеся качели. Ритка, с раскинутыми руками, с жемчугом, обвалившегося сознания, на оголенном животе, с еще закрытыми глазами полупроизнесла — полувыдохнула:
— Я кончила!
Как будто это была ее, только ее, самая большая заслуга в жизни. Кто знает?