— Его зовут Лира-Орфей… Нет, не раком… Наоборот, радугой, Джи… Действительно взмокла пизда! . . Сама насунешься? — капитан Курт Ди Ган стоял, заложив руки за спину, и сильно упирался своим чуть горбатящимся морским коньком в опрокинувшуюся перед ним мостиком юнгу Джи. — Роби пребывает в асане от семи дней до месяца… А взгляд Орфи заволакивает нега печали по ней примерно на десятые сутки отсутствия… Её творожба, похоже, походит к концу, Джи… Она должна быть небесно вкусна — хрустальная прозрачность Роби в сочетании с продолжительным времен творят чудеса на лепестках её розовых губ… Попробуешь, Джи? . .
Юнга, во время монолога своего капитана с трудом едва надевшаяся на его задранный хуй, с облегченьем вздохнула, почувствовав в пизде горяче-долгожданный уют и комфорт: \»Ууфх!!! … \». После чего голова юнги Джи сильно закинулась назад, и она сразу чуть не упёрлась лицом в опрокинутую перед её взором слегка приоткрытую голую пизду стесняшки-отшельницы.
— Держись за створки раковины её и тащи их медленно в стороны! — Курт Ди Ган, взяв за талию, приподнял на весу юнгу Джи, и в пальчиках той оказались покрытые едва заметным светлым пушком половые губки вздохнувшей, будто случайно, хозяйки хижины. — Видишь творог?
— Да… — юнга Джи захлебнулась в приступе утратившей слова лаконичности от вида обворожительно-розового цветка распустившегося перед ней из расщепленной раковины; лепестки нежной розы были увиты млечными прожилками остро пахнущей смегмы; ноздри Джи хищно растопырились и она с предельною осторожностью потянула в себя пьянящий аромат всей женской искренности накопившийся в складочках малых губок полуэфирной Роби.
Опьянённая Джи в неге прикрыла глаза, когда Курт Ди Ган начал осторожно подталкивать её врымленным в пизду хуем лицом к полувлажной щели… На одном из толчков юнга ткнулась носом в жар, и амбре достигло пика в её обонянии, сам собою скользнул по тесным простенкам язык… Роби Мак-Гон чуть застонала где-то там, в вышине, а юнга Джи изо всех сил стиснула кольцом пизды хуй Курта Ди Гана, моля о приостановке: через мгновенье её язычок, не спеша, от лёгких прикосновений до страстного борождения вылизывал затрепетавшие складки нарушенной, обеспокоенной розы…
— Она стечёт, Джи. Будь осторожна, не захлебнись! — Курт Ди Ган возобновил свои фрикции, утыкая с попеременною силою язык с носом Джи в вымокающую пизду смущающейся всё более отшельницы.
Юнга Джи лишь заурчала в ответ — в невероятном приливе чувств она захлёбывалась уже. Оставалось лишь дёрнуться посильней пару раз в крепких руках капитана у него на хую, и едва сдерживаемая волна оргазма была готова обрушиться со всей силой на её хрупкое тельце. Но безумно хотелось пить, и она с полминуты пронзительной вечности ждала, терпеливо ждала… Пока словно краник на камбузе Гибраил Гватемала не повернулось что-то внутри размеренно задыхающейся Роби Мак-Гон и в подставленный рот юнги Джи хлынул тонкой струёй пряно-горячий поток лакомых выделений… Где-то вдали совершенно от Джи, Курт Ди Ган разрядил свой корабельный мушкет тёплым взрывом ей в мягкую нутрь и стал медленно снимать чуть пульсирующую от страсти пизду со своего хуя…
— Ёбаные акробаты, строиться! — на покачивающихся раскоряченных ножках опьянённая юнга Джи была выпущена из аметистовой хижины на серебряный пляж, служивший приютом матросской ватаге под присмотром невольниц.
В ответ пьяному юнге послышался дружный гогот: настолько \»прекрасною\» Джи выглядела обычно лишь один раз в году — в день своего нарождения. Юнга Джи со всем недоумением посмотрела на безумно ржущих матросов, вспомнила, что позабыла в этом \»храме любви\» свои шортики, утёрла локотком пронзительно пахнущие сексом губы, махнула с досадырукою на всё и повлеклась к спасительному прохладному океану…
* * *
— И по многу ебали тогда, и потом, да и всегда… — рассказывал всем, развалившись на юте, осколок всех легендарных событий седень-балтиец Фатума Каряк.
Море ласкалось к бортам баюкою-штилем зажигающего огни первых звёзд тёплого вечера. Лётный бриг Курта Ди — легкокрылый \»Don Gun\» — снявший с призрачного атола Свободы и Нежности команду воспылавшего любовью к пучине корвета лежал в полупарусном дрейфе на устойчивом курсе к архипелаг-островам Дамстердама. Фонарь боцмана Хара с мышиным скрипом покачивался над нетревожною палубой, и Каряк заливал млечный мёд своих чудо-россказней всем повыползшим из жаркого кубрика морским сотоварищам прямо в уши.
Прожжённый солнцем насквозь, донельзя худой, дочерна загорелый и вечно улыбающийся едва заметной тихо-скромной улыбкой Мэн-Сосунок валялся между бочкой с осиною ворванью и рассматривающей звёзды юнгой Джи. Иногда он чесал себе хуй, иногда чуть заметно касался своей грубою пятернёй смоляных растрёпанных прядей на лбу у Джи и бережно гладил её по голове. Хара курил толстой жопой ко всем, созерцая синеющий всё темней горизонт. Гарри Бальд лениво скидывал алмаз-трефу Гибраил Гватемалу в очко.
— Он сказал — ты межзвёздная пыль, Сосунок… — с горечью произнесла юнга Джи, сняв огромную пятерню прибалта со лба у себя и поцеловав её в просоленно-жаркое запястье. — Хара, и ты тоже туда же, уже обернись! . . Будь другом, старый мой верный пердун, объяви по команде, что я отменяю все морские и любые купания на три дня. И тех сосок в кубрике тоже не мыть — у меня одно дело есть…
— Хорошо… Словно по морю серо-розовый дым… Люблю здешние вечера… — непонятно, то ли согласием, то ли сам себе на уме просто что, проговорил боцман окутанный тёмным облаком из своей трубки; но юнга Джи уже утратила к нему интерес — никогда ещё не приходилось ей повторять дважды сказанное в направлении боцмана Хара…
Оснаст-бриг мягким фосфором своих парусов отражал пламя-свет занимавшейся полной луны и, чуть покачиваясь, уходил в безмятежный поверхностный сон…
(Возможное продолжение и развитие произведения на сайте \»Ластонька\» — http: //lastonka.narod.ru)
* * *