Галиани поняла меня и я смог свободно вздохнуть и сунуть свой быстрый пожирающий язык в ее воспаленное тело.
Фанни в забвении ласкала трепещущую грудь, качавшуюся над ней. Очень быстро графиня была побеждена и усмирена.
Галиани: Какой огонь вы зажгли! Это слишко м… пощадите… о! Мое сердце, боже, я задыхаюс ь…
Тело графини тяжело откатилось в сторону. Фанни в безумном восторге вскинула руки мне на шею, обвилась вокруг меня и, прижавшись телом, скрестила ноги у меня за спиной.
Фанни: Дорогой мой… ко мне… весь ко мн е… ох… я чувствую, что куда-то погружаюсь…
И мы остались распростертыми друг на друге, оцепеневшими, неподвижными, с полуоткрытыми ртами, едва дыша.
Понемногу мы пришли в себя. Все трое поднялись. С минуту в отуплении смотрели друг на друга. Удивленная, устыдившаяся своего состояния, графиня, поспешно прикрылась. Фанни спряталась под простыней, потом, как ребенок, осознавшая свой поступок, который стал уже непоправим, горько заплакала, а графиня обратилась ко мне с едким упреком:
— Сударь, вы для меня отвратительная нечаянность. Ваш поступок — само бесчестие и подлость. Вы заставляете меня краснеть.
Я попытался защищаться. Но графиня не позволила мне раскрыть рта.
— О, знаете, сударь, женщина не простит тому, кто использовал ее слабость.
Я как мог оправдывал себя пагубной непреодолимой страстью к ней, страстью, которую она своей холодностью довела до отчаяния, побудившего к хитрости и даже — насилию.
— Кроме того, — добавил я, — можете ли вы допустить, что используете во зло допущенную слабость. Я виноват, но не думайте о безумии, овладевшем моим сердцем, и лучше не думайте ни о чем, кроме наслаждения, которое может быть потеряно сейчас же.
Пока графиня притворялась возмущенной, прятала голову в руках, я обратился к Фанни со словами:
— Воздержитесь от слез в наслаждении. Думайте только о блаженной сладости, соединившей нас, пусть она останется в вашей памяти счастливо гармонией. Клянусь, что никогда не испорчу памяти моего счастья, разглашением посторонним людям!
Гнев утих, слезы высохли, незаметно мы снова сплелись все трое, состязаясь в шалостях, поцелуях и ласках.
— О, мои прекрасные подружки. — воскликнул я, — пусть никакая боязнь вас не омрачает. Отдадимся друг другу до конца! Может быть эта ночь будет последней… посвятим же ее одной радости жизни!
Галиани воскликнула: Жребий брошен! К наслаждению! Фанни, сюда! Поцелуй же. Ну, дурочка, не смущайся. Дай мне тебя покусать. Я хочу вдохнуть тебя до самого сердца… Альоиз, к делу! О, вы великолепный зверь! Каким богатством вас наделила природа!
— Вы этому завидуете, Галиани? Так я начну с вас. Вы пренебрегали этим наслаждением? Теперь, отведав, вы его благославляете! Лежите, лежите и выставляйте мишень для моего нападения. Ах, сколько красоты в вашей позе! скорее Фанни сцепитесь ногами с графиней, введите сами мое оружие бейте в цель! Галиани:… а… а вы делаете успехи.
Графиня качала бедрами, как бешеная, более, впрочем, занятая поцелуями Фанни, чем моим стараниями.
Я воспользовался одним движением, которое все спутало и быстро опрокинул Фанни на графиню.
В одно мгновение мы смешались все трое погрузившись в море наслаждений.
Галиани: Что за прихоть, Альоиз! Вы внезапно отвернулись от врага… о, я вас прощаю. Вы поняли, что не стоит терять времени с бесчувственной.
Что делать — это мое печальное свойство — разлад с природой. Я желаю и чувствую только ужасное и чрезмерное. О, это страшно! Доходить до изнурения, до потери рассудка в самообмане. Всегда желать и никогда не знать удовлетворения.
Во всей речи слышалась такая жалоба, такое живое выражение безнадежного отчаяния, что я почувствовал себя крайне взволнованным. Эта женщина, делая зло, страдала сама.
— Может быть это состояние проходящее, Галиани? Может быть вы слишком поддались влиянию губительных книг?