— Ну, этот — на митинге… помните? Когда мы бастовали против голубых, поп этот говорил…
— Николай! Не поп, а отец Амброзий, — снова перебивая Кольку, строго поправляет Гоблин Никандрович. — И он помогает нам — помогает нашему движению…
— Вот! — перебивая Гоблина, с несвойственной ему живостью отзывается — восклицает — Колька. — Я же про это… про это я говорю — про наше движение… на словах мы — боремся, а сами… а сами мы — как они! Ну, то есть, как голубые… вот я про что говорю — про что вас спрашиваю!
Колька молод, даже юн — прагматично лицемерить он ещё не умеет, и потому ему, Кольке, действительно интересно, как всё это совмещается-объясняется в голове Гоблина Никандровича, — сидя в кресле, Колька смотрит на Гоблина без подвоха, без какой-либо иронии — смотрит открыто, и во взгляде Колькином выражается одно лишь любопытство… любопытство, и ничего более.
Собственно, такой — или какой-то другой, но в этом же роде — вопрос Гоблин Никандрович, с видимым удовольствием систематически трахающий Кольку, от Кольки ожидал… ведь в самом деле: получалась вопиющая нестыковка между хлёсткими, бескомпромиссно звучащими словами-лозунгами, которые он, Гоблин Никандрович, публично провозглашал-говорил, делая это в присутствии того же Кольки, и теми сладостными, регулярно совершаемыми совокуплениями, которым он, зазывая Кольку в гости, с Колькой тайно предавался… нестыковка была явная, даже вопиющая! И нестыковку эту теперь нужно было Кольке объяснять, — Колька, только что оттраханный в зад, ждёт от него, от Гоблина, ответа… и хотя такой — или примерно такой — вопрос Гоблин Никандрович от Кольки ожидал, всё равно вопрос этот застал Гоблина врасплох, — глядя на Кольку, спокойно сидящего напротив, Гоблин Никандрович, активист движения «За моральное возрождение», лихорадочно думает — соображает, как ему, Кольке, ответить, и не просто ответить, а ответить так, чтоб и овцы были целы, и волки -сыты… вот ведь проблема! Озадачил Колька…
Они сидят друг против друга — два публичных борца с голубыми, два гомофоба, втайне предающиеся «богомерзким актам», и в комнате, где они сидят — где старший с успехом, с молодым упоением регулярно трахает младшего — неуловимо сгущаются сумерки… «много таких вещей, которые умножают суету: что же для человека лучше?» — вопрошал мудрый Екклесиаст, — они, Гоблин Никандрович и Колька, сидят друг против друга, не зажигая света, и — за плечами одного десятилетия прожитой жизни, а в глазах другого застыл вопрос… Когда всё это случилось впервые — когда Колька, без лишних слов сняв с себя штаны, впервые подставил Гоблину зад и Гоблин, ошалевший от внезапно свалившегося на него счастья, с небывалым наслаждением отодрал Кольку в очко, точно так же сгущались в сумерки; было воскресенье, и до обеда они в числе прочих «здоровых сил» принимали участие в акции, направленной «против голубизации нашей жизни», или, как только что сказал Колька, «бастовали против голубых», а после обеда… после обеда всё это случилось, и — когда Гоблин, проводив трахнутого Кольку, закрыл за ним дверь, он, активист движения «За моральное возрождение», вгорячах было решил, что, невольно поддавшись чувствам и таким образом потеряв всякий контроль, он совершил — опрометчиво совершил! — непоправимое… секс был тот же — молодой, упоительно сладостный, как и сорок лет назад, когда Гоблин, будучи младшим сержантом, трахал «товарища младшего лейтенанта», но теперь у Гоблина была р е п у т а ц и я, и эта репутация — репутация борца с голубыми, с содомитами и с «прочими извращенцами» — не только не допускала подобного секса, но была с таким сексом принципиально несовместима, и всё это нужно было как-то устаканивать, утрясать… душой Гоблин Никандрович, с упоением трахнувший парня, воспарил, — душа его ликовала, но — у медали этой была обратная сторона: репутация Гоблина Никандровича оказалась под угрозой… и вот ведь что было странно: воспарив душой, Гоблин Никандрович, думая о Кольке, о той лёгкости, с какой Колька подставил ему зад, вспоминал уже не «товарища младшего лейтенанта», а вспоминал он молодёжного секретаря, в пионерском лагере «пытавшегося изнасиловать пионера»… черт знает что! Видимо, не зря говорят, что в бочке мёда всегда есть ложка дёгтя, — Гоблин Никандрович, думая о Кольке, вспоминал свой давнишний страх, круто изменивший его жизнь, и даже не столько вспоминал, сколько чувствовал его снова… конечно, Колька был не пионером — не малолетним мальчиком, и Гоблин его, этого Кольку, не принуждал и не заставлял совершать половой акт, — Кольке было семнадцать лет, и Колька уже был вправе решать сам, с кем и как ему трахаться… но всё это была теория, а на практике — поди докажи, что не было никакого совращения и что этот «богомерзкий акт» был совершен по взаимному согласию… и потом — кому, в случае чего, надо будет доказывать, что всё было по взаимному согласию? Соратникам по борьбе?
Но Гоблин, думая про соратников, чувствовал — и справедливо чувствовал! — что никаких доказательств «соратникам по борьбе» не потребуется: они, как голодные волки, порвут его тут же на куски, и сделают они это с извращенным сладострастием, даже — с наслаждением… ему ли, Гоблину, было не знать, какие чувства способны испытывать те, чьё либидо пребывает в глухом застое! И потом — что именно надо будет доказывать? Что он, Гоблин Никандрович, более тридцати лет проживший с Дульсинеей, никакой не педераст, не извращенец, а… кто же он? Сидя на кухне, Гоблин снова и снова прокручивал в голове, как Колька, поднявшись с постели, спокойно — ничего не говоря! — потянулся за трусами… спокойно, невозмутимо потянулся за трусами… и уходя, Колька о том, что случилось, ничего не сказал — никак о случившемся не отозвался… почему? Гоблин гадал — мучительно думал, не находя ответа… как будто сам он, когда-то молодой, точно так же легко не отдался «товарищу младшему лейтенанту»! И, уходя после первого траха, он точно так же ушел молча, ничего не комментируя, ничего не говоря… но Гоблин, трахнув Кольку, думал уже не об Олеге — он думал о молодёжном секретаре, и неприятно сосущая неуверенность, как ложка дёгтя, отравляла ему сладость произошедшего… у Гоблина даже возникла-мелькнула мысль, что Колька — подосланный извращенец, под видом невинного простака совративший его, Гоблина Никандровича, и сделано это для того, чтоб потом его, Гоблина Никандровича, всеми уважаемого человека, имеющего репутацию непримиримого б о р ц а с голубыми и прочими извращенцами, тайно шантажировать или даже публично разоблачить… всякая-всячина лезла в голову — почти так же, как сорок лет назад!
И потому не было ничего неудивительного в том, что Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения «За моральное возрождение», не без некоторого внутреннего трепета явился в понедельник на работу — в училище, где учился Колька, — недвусмысленно явивший Кольке совсем другое, скрытое от всех лицо, Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения «За моральное возрождение», чувствовал себя более чем двусмысленно, а потому — неуверенно, и неуверенность эта, словно яд, ежесекундно подпитывала чувство внутренней пришибленности: «непримиримому борцу с голубыми» мерещилось, что то, что знал про себя он, знали уже все… словом, плохо себя чувствовал Гоблин Никандрович, очень плохо! Но Колька, казалось, ничего не помнил: он встретился с Гоблином в вестибюле и на формально нейтральный вопрос Гоблина: «Как, Николай, дела?» — спокойно ответил: «Нормально», — Колька, семнадцатилетний пацан, произнёс своё «нормально», приветливо улыбнувшись, как улыбался он всегда, и у Гоблина, не без внутреннего напряжения спросившего у оттраханного накануне Кольки «как, Николай, дела?», отлегло от сердца: ни в самом ответе, ни в интонации Колькиного голоса, ни в его взгляде, открыто устремлённом на Гоблина, совершенно не было ни какого-либо знака, ни тайного намёка, ни скрытого значения — ничего двусмысленного не было в Колькином облике, и у Гоблина Никандровича отлегло от сердца… жизнь продолжалась! Через неделю, подойдя к Кольке в том же вестибюле — подкараулив момент, когда Колька стоял один, читая какое-то объявление, Гоблин Никандрович не без внутреннего волнения проговорил: «Николай, хочу снова тебя попросить… хочу мебель переставить, а помочь некому… ты как? Есть у тебя время?» У Кольки время было, в чём он, не увязывая просьбу Гоблина Никандровича с возможностью секса, тут же простодушно признался. «Поможешь?» — проникновенно глядя Кольке в глаза, спросил Гоблин. «Хорошо», — кивнул Колька, не видя веских причин отказывать Гоблину; возвращаясь с занятий, он заехал к Гоблину в тот же вечер, и…. до мебели дело не дошло, — одной рукой приобняв Кольку за плечи, едва Колька, сняв куртку, прошел в комнату, другой рукой Гоблин Никандрович деликатно и вместе с тем недвусмысленно скользнул по Колькиной заднице: «Что, Коля… ты как — не против?»; оказалось, что Колька не против… он, Колька, был не против: раздевшись, он лег на кровать, спокойно раздвинул ноги, и — опять скрипели пружины кровати…
Так у них всё устаканилось-утряслось, — с периодичностью раз в полторы-две недели Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения «За моральное возрождение», уже не придумывая каких-либо поводов, приглашал Кольку в гости, и Колька, каждый раз приезжая, каждый раз без лишних вопросов сексуально отдавался неутомимому Гоблину Никандровичу — непримиримому борцу с голубыми и «прочими извращенцами»… единственно, от чего Колька в самом начале категорически отказался, это — брать в рот… впрочем, Гоблин Никандрович на оральной форме общения не настаивал, вполне довольствуясь формой анальной,- и без сосания было в кайф! Трахая Кольку в задницу — регулярно совершая с Колькой акты педерастии-мужеложства, Гоблин Никандрович не знал, что есть некая теория, согласно которой «задние игры» свойственны парням из низших социальных слоёв, а представителям разномастной элиты должнобыть свойственно либо сосание, либо взаимная мастурбация, — трахая Кольку исключительно в зад, не знающий подобных тонкостей Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения «За моральное возрождение», совершенно не чувствовал себя ни социально опущенным, ни социально обделённым… Довольно скоро Гоблин сделал вывод, что Кольке было глубоко по барабану, каким образом он, Гоблин Никандрович, совмещает жизнь общественную с жизнью приватной, а сам для себя Гоблин Никандрович, малость поразмыслив, никакого оправдания искать не стал, — оказалось, что одно другому нисколько не мешает… как, скажем, не мешает патентованным ворам, занимая высокие руководящие должности, взывать-призывать к борьбе с коррупцией, — si licet parva componere magnis; трахая Кольку, Гоблин Никандрович Гомофобов по-прежнему позиционировал себя как активного, непримиримого борца с голубыми и «прочими извращенцами», успешно совмещая эти лишь на первый взгляд взаимоисключающие занятия, и происходило это сочетание явного с тайным благодаря полному Колькиному пофигизму, — Кольке, не озабоченному сексуально и по этой причине — по причине отсутствия озабоченности — настроенному индифферентно, всё это время столь разносторонняя деятельность Гоблина Никандровича на ниве возрождения морали не казалась ни странной, ни противоречивой… никаких вопросов не было у Кольки, подставляющего зад, и вдруг — на тебе…
«На словах мы — боремся, а сами…» — Колька, оттраханный Гоблином в двадцать какой-то раз, вопросительно смотрит на Гоблина — ждёт ответа… конечно, Гоблин Никандрович не исключал, что Колька может об этом спросить, и всё равно… всё равно — вопрос прозвучал неожиданно, — Гоблин, глядя на Кольку, лихорадочно думает — соображает, как ему, Кольке, ответить, и не просто ответить, а ответить так, чтоб не нарушить устаканившийся баланс между собственной общественно-значимой позицией публичного борца и благосклонным Колькиным расположением, позволяющим ему, Гоблину Никандровичу, вести тайную сексуальную жизнь… вот она, проблема! Колька сказал «мы», но с него, с Кольки, какой спрос? А Гоблин Никандрович — активист… причём, активист он во всех смыслах — на всех направлениях: и на ниве деятельности публичной, и по части зазывания Кольки в гости… а это значит, что Кольке, надо ответить так, чтобы всё это было и весомо, и убедительно… и чтоб выглядело достойно — во всех смыслах… чтобы волки были сыты и чтоб овцы были целы, — вот как надо ответить!
Вечереет, — в комнате, где они сидят, с каждой минутой плотнее сгущаются сумерки… Глядя на Кольку, Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения «За моральное возрождение», лихорадочно думает, как, отвечая на заданные вопросы, совместить несовместимое, — Колька, спокойно сидящий в кресле напротив, невозмутимо смотрит на Гоблина Никандровича — ждёт разъяснений… но — «кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? и кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?»; вечереет; в комнате сгущаются сумерки…
E-mail автора: beloglinskyp[собака]mail.ru