Когда Алессия, нагруженная советами конюха и таща за собой двух не самых покладистых коз, добралась до своей повозки, уже начинало смеркаться. На смену длинному, багряному дню шла полыхающая пламенем армейских костров, пропахшая дымом, короткая летняя ночь.
Возле повозки, там где оставила жеребёнка, она со страхом увидела нескольких людей, стоявших кругом и живо что-то обсуждавших.
— Фу, что за мерзкое создание, — сказала одна из девушек, — откуда он здесь взялся?
— Да только что родившийся, зато весь и в крови, — равнодушно пожевывая соломинку, ответил ей один из мужчин — лежит, хрипит, на ноги не поднимается — подохнет скоро.
— Кто бы его сюда не притащил, зря за это сделал, — добавила женщина постарше, но все еще привлекательная яркой, зрелой красотой — статная, с полной грудью, крутыми бедрами, пышущая силой и здоровьем.
— Это точно, Марта, — подтвердил мужчина, в котором Алессия узнала одного из солдат — Ральфа. Его чаще звали по прозвищу — Одиноким Волком, или просто Волком, за его необузданность в схватке и любовь к одиночеству после. Не смотря на его внешнюю кровожадность, он был одним из немногих, кто не задирал пленниц и относился к ним, как к людям, а не временным подстилкам.
— Я слышал, — вдруг заговорил невысокий прыщавый парень, служивший подручным при одном из рыцарей, — что будто бы Господин — тут он понизил голос до тревожного шепота, — принес его сюда.
— Да ну, — фыркнула Марта, — что ему здесь делать? Сплетни все это. Наверняка, наша Замарашка сама его приволокла, ее же повозка.
— Чтоб хоть кто-то согревал ее по ночам, — захихикала рыжая девица, висевшая на плече коренастого, напоминающего небольшого медведя, солдата, — нормального мужика то не нашла.
В это время одна из коз решила, что ей надоело стоять и, дернув веревку, громко заблеяла, привлекая внимание всей компании. Увидев покрасневшую как свекла Алессию, они расступились, открывая проход к ее жеребёнку, тихо подрагивающему под накинутым одеялом. Он и правда выглядел хуже чем два часа назад — глазки выкатились и пересохли, а светлая шерстка заскорузла от запекшейся крови и слизи.
— Маленький мой, — кинулась к нему девушка, в миг забыв о насмешливых взглядах за спиной. Порывшись в сумке, она вытащила продолговатый глиняный кувшин, которым ее снабдил конюх. Кобылиного молока им добыть не удалось — кобыла ни за что не захотела подпускать к себе чужаков, тогда Сэпп, так звали конюха, налил туда козьего молока, разбавил водой и добавил каплю меда. Все время, пока он наставлял ее, подбирая простые слова из обоих языков, чтобы ей было понятно, он недоуменно поглядывал на нее, словно пытаясь понять, что в ней такого особенного, чтобы привлечь внимание такого человека, как лорд Радован.
Скрутив кусочек мягкой тряпицы, она вставила его в горлышко кувшина, соорудив примитивную соску. Жеребёнок, почувствовавший запах еды, закрутился и снова попробовал приподняться, но не в силах удержать свой вес, упал обратно по подстилку.
— Тихо, тихо, маленький, все будет хорошо, — утешала его девушка, пытаясь приспособить бутыль к его губам. Тот лишь чмокал, не понимая, как взять соску.
— Ты наклони бутылку, чтоб лучше потекло, — подсказал Волк. Алессия вздрогнула от неожиданности, она и не заметила, когда он подошел к ней и, присев рядом на корточки, наблюдал за ее неумелыми попытками. Остальные сгрудились поодаль, обмениваясь непонимающими взглядами, переводя их с нее, на жеребенка и длинношерстных, ухоженных коз, явно приведенных не с солдатской кухни.
Алессия сделала, как он сказал, молоко закапало по губам жеребенка, и тот, наконец, ухватив соску, начал сосать.
— Поддерживай бутылку, девочка, ему тяжело самому, — снова подбодрил ее Волк.
— Да-да, я знаю, — благодарно отозвалась Алессия.
Пока она кормила жеребенка, Волк нашел и привязал, ушедших было коз.
— За нелегкое дело ты взялась, девочка, — мрачно проговорил Волк, не выпуская соломинки из уголка рта.
— Я справлюсь — прошептала Алессия, убирая пустую бутылку, и поглаживая жесткую, засохшую гривку малыша, — должна Я не могу позволить и ему умереть
Весь вечер девушка провела, устраивая коз — ища кусочки земли, где трава оставалась не вытоптанной, чтобы тем хватило еды. Доить их тоже оказалось пыткой, они вели себя так, словно были ослами, а не козами. Но сноровкой и терпением ей удалось справиться и с этим. Малыш, было заснувший после еды, вскоре снова проснулся, испачкав матрас жидким, кисловатым стулом. Принеся ведро воды и охапку соломы, она принялась обтирать его, в то же время боясь, как бы не простудить. Тот лишь слабо дергался, и пытался сосать ее руки, показывая, что снова голоден. Смешав молоко в бутылке, она снова покормила его.
Лагерь тем временем жил обычной жизнью — пахло солдатской похлебкой, дешевым вином, разговоры и смех, подогреваемые градусом, становились все громче. Этого времени дня Алессия боялась больше всего. В последние недели, она взяла за привычку прятаться где-нибудь, пока солдаты не разбредутся по своим палаткам, и только потом вылезала из своего укрытия, чтобы перехватить остатков еды и помочь с уборкой старой Хельге, готовившей для этого подразделения. Сейчас же, кормя жеребенка, скорчившись возле своей повозки, она была у всех на виду и испуганно озиралась на каждый взрыв грубого смеха.
— А вот и наша Замарашка, — несвязно протянула та самая рыжая девица, издевавшаяся над ней. Алессия не знала ее до войны, но девушка была из ее народа, и ее злобное отношение тем более ранило, — как твое гадкое отродье поживает? Не сдох еще? — и она пьяно захохотала.
— Не лезь к ней, Руфина, — подошел к девушке один из солдат, — пойдем лучше со мной, красотка, — он обхватил ее сзади за талию, и смачно чмокнув в шею, бесцеремонно полез руками в ее полурастегнутый корсаж. Руфина, не смутившись, лишь еще больше прогнулась в его руках, трясь задом о его чресла.