Очень давно, в общем-то с ранней молодости, как только я впервые почувствовал себя мужчиной, я понял, что мне очень хочется сечь и унижать девушек и женщин. Однако, сами понимаете, не будучи миллионером и не состоя в закрытых клубах, я не имел возможности удовлетворять подобные наклонности. К тому же это мое желание было продиктовано исключительно сексуальными наклонностями, в то время как в жизни, напротив, меня все знали и знают как уравновешенного, спокойного и доброжелательного человека. Жену свою я очень люблю и изменял ей только в исключительных случаях. Живя в большом городе, я бы наверняка не удержался и завел знакомства в сфере подпольного секс-бизнеса, но в нашем поселке всем про всех известно, так что особенно не разгуляешься. Вот так и получилось, что будучи примерным семьянином и зарабатывая на хлеб своим трудом, я был в общем-то доволен жизнью, но в то же время не мог утолить свою тайную и постоянно тревожащую меня страсть.
И вот однажды мне помог счастливый случай.
В соседнем доме, через забор от нас, жила семья, в которой была дочь-старшеклассница. Звали ее Лика. Она была белобрысой и долговязой, одетой довольно неряшливо, хоть и небедно, и с вечно злым выражением лица. Девочка была очень плохо воспитана. Она курила, ругалась матом, бегала по ночным дискотекам и, конечно, уже давно была не девственницей. Впрочем, и девочкой я ее называю лишь потому, что она еще ходила в школу. На самом деле ей уже исполнилось шестнадцать, но в школе она дважды оставалась на второй год. Учиться она совсем не хотела, так же как и выходить замуж. Парни, которые за ней ухаживали, быстро ее бросали, потому что сладить с ней было невозможно. Она была капризной, закатывала своим друзьям скандалы, как будто из желания разозлить и оскорбить человека. Семья была, что называется неблагополучной, отца она не помнила, мать и бабка сами имели склонность к алкоголю. В этой семье был достаток, но деньги уходили то на пьянство, то на пустые и бессмысленные траты. Вмешиваться со стороны в их проблемы никто не хотел, в том числе и я. И вот как-то, когда Лика в очередной раз совершила хулиганский поступок — что-то вроде курения марихуаны в школьном туалете, мои соседки — ее родственницы — явились ко мне для разговора с глазу на глаз. Они рассказали, что дальнейшее образование их дочери под большой угрозой. В очередной раз должен был решаться вопрос ее исключения из школы. Но ее семья очень хотела, чтобы девочка доучилась, и клятвенными обещаниями добилась от школьной администрации согласия потерпеть еще немного. Директору и завучу было обещано, что воспитанием Лики займутся, и что результаты будут наглядно видны уже в самое скорое время.
— Моя дочь так отбилась от рук, что я боюсь, только порка ей и поможет. На вашу помощь последняя надежда, — закончила она свою просьбу.
Я сначала слегка растерялся от этих слов, которая прозвучали очень просто и буднично.
Дело в том, что своих детей я никогда не наказывал ремнем, не применял к ним даже самых легких физических наказаний. Может быть, благодаря также и своим наклонностям… я не хотел, чтобы у меня возникали хотя бы какие-то ассоциации с моими тайными желаниями. Да этого и не требовалось. Они у меня росли умными, вежливыми и добрыми. В общем, воспитывать злую, строптивую и распущенную девчонку мне ничуть не улыбалось, если бы… если бы только я не получал право на совершенно законных основаниях (и более того, с благородными целями) выпороть юную девушку — осуществить свою заветную мечту. Так что я колебался недолго, даже меньше, чем, может быть, ожидалось.
Через час я пришел домой к ликиным родителям. У них был двухэтажный, но маленький дом, спали и обедали они наверху, а комната, где мне предстояло осуществить свою педагогическую миссию, располагалась на первом этаже. Лика, поругавшись со своими , обычно сидела здесь и дулась на весь мир. Надо полагать, и на этот раз она размышляла о том, как противен ей этот домик, и этот сад, и этот поселок, и о том, какой великой кинозвездой или топ-моделью она может стать в будущем.
Когда я, войдя в комнату, подошел к ней и прервал эти грандиозные мечты, сообщив о своем намерении, то встретил неподдельное возмущение вместе с откровенной насмешкой.
— Что-что?! Ты собрался меня пороть? Ты что, обалдел, что ли? Идиот! Придурок! — и тут на меня полился такой поток отборных непристойностей, которых мне ни в одной мужской компании не приводилось услышать разом.
И тут я не выдержал. Конечно, это было непедагогично, но чувствовалось, что уговоры не помогут, а гнев, вскипевший во мне, сам собой получил выход. Я размахнулся и закатил Лике крепкую пощечину. Лика взвизгнула и схватилась за щеку, вытаращив на меня глаза. Не знаю, бил ли ее кто-нибудь из дружков, но что от взрослого мужчины ей не разу не доводилось получать как следует, в этом я не сомневаюсь.
Лика отняла руку, и я увидел, что ее щека ярко пылает и даже, как мне показалось, чуть-чуть припухла. Она вновь приложила ладонь, и по-прежнему молчала, глядя на меня. Потом перевела дух и, может быть, готова была разразиться новым потоком крепких выражений, но я решил опередить ее. Я размахнулся снова, на этот раз левой рукой, и с такой же силой ударил ее по левой щеке.
— Ах ты, мерзавка! Негодница! Бездельница! А ну, снимай штаны! — резко приказал я, сгоряча упустив из виду, что на ней были не джинсы, которые она любила носить, а короткая юбка. И, надо признаться, к моему изумлению, Лика так покорно расстегнула и стянула юбку, как будто делала это передо мной каждый день. Она осталась лишь в маленьких трусиках и короткой кофточке.
— Ложись! — Я понятия не имел, подчинится ли она, но сейчас отступать было уже поздно.
— Куда? — спросила Лика. — Она говорила все тем же неприятным тоном, но своей позой, всеми движениями выражала готовность повиноваться.
— Вот сюда, на стол.
Это был небольшой деревянный стол, на котором девушка во весь рост, конечно, не уместилась бы.
— Как, вдоль?
— Нет, поперек! — я взял ее за руку и заставил принять ту позу, которая и позволяла бы выпороть ее самым естественным образом. Лика сначала встала у края стола, стянула с себя также и трусики, а затем легла на стол грудью и животом. Ее ягодицы оказались в очень удобном для меня положении, и я, не торопясь, начал расстегивать ремень.
В комнате было тихо, и я слышал ее дыхание. Лика не двигалась, не поднимала головы, и я решил приступить. Я занес ремень и несильно стегнул по молочно-белой попке. Я ожидал, что она наконец очнется и вскочит, но как ни странно, она промолчала и только напряглась еще больше. Я хлестнул ее во второй раз, уже сильнее. Молчание. Третий удар оставил на ее ягодицах слабую красную полосу. Кажется, мне все-таки удастся осуществить мою мечту и выполнить свое обещание. Я уже со всей уверенностью продолжал стегать ремнем по ее заднице. Лика вздрагивала каждый раз все больше, потому что каждый раз я бил еще чуть-чуть сильнее, но лишь на пятнадцатом или на двадцатом ударе она издала стон. В остальном она не сопротивлялась, даже не дрыгала ногами, уткнувшись лицом в стол. Я решил дать ей двадцать пять ударов, не очень сильных — мне казалось, что эта порка вообще символическая, что само унижение должно воздействовать на Лику. Когда я окончил, она осталась в той же позе.
— Все? — спросила она.
— Все.
Лика поднялась, отвернуласьи, подтянув трусики, отошла от меня. Я вышел из комнаты, не зная, о чем говорить с ней после порки и понимая, что надо дать ей одеть юбку. С ее родственницами я не перемолвился ни словом. Пока было рано говорить о результатах.
Две недели после этого воспоминания о белых ягодицах Лики, краснеющих под моими ударами, постоянно занимали мою голову. Я думал об этом и днем и ночью, рассеянно отвечал на вопросы близких и испытал немалое волнение, когда увидел мать девушки, вновь зашедшей к нам в гости.
Она рассказала, что несколько дней после порки Лика была как шелковая, но потом опять начала свои прежние выкрутасы. За учебу она так и не взялась и опять нахватала плохих отметок. Вывод напрашивался сам собой… радикальное средство следует применить снова.
На этот раз меня пригласили пообедать за общим столом, так что я мог чувствовать себя не просто воспитателем-экзекутором, но как бы членом семьи, принимающим участие в воспитании школьницы. И разговор за столом шел в основном о поведении Лики. Сама она сидела, почти не принимая участия в беседе, не глядя на своих родственников, выражая всем видом, как ей опостылели их наставления. Но в то же время она несколько раз внимательно взглядывала на меня. Обед закончился. Все поднялись из-за стола и вышли из комнаты. Я взял Лику за руку и повел на первый этаж. Она шла за мной с необыкновенной покорностью, я же показывал свою суровость и делал все неторопливо и внушительно.